Ее карьеру можно назвать сугубо английским феноменом. Если бы Оливии Джуэлл хоть раз в жизни пришлось писать анкету с описанием своей профпригодности и особенностей амплуа, то "сдобная бабенка" подошло бы в самый раз. В 1950-е годы она с триумфом снялась в полдюжине фильмов ужасов: выскакивала в кадре в ночной сорочке из подземелья Трансильванского замка, на нее набрасывался сумасшедший доктор, у которого на уме были одни извращенные эксперименты, и так далее. Затем, когда времена и акценты изменились и публике понадобились герои из рабочего класса или из далеких и экзотических стран (например, Джеймс Бонд и его одетый в бикини гарем), она перешла на работу в какой-то второсортный провинциальный театр.
В начале 1960-х Оливии Джуэлл было всего двадцать два года, а она казалась выходцем из другой эпохи. Однако, по ее словам (которым, возможно, благодаря своему воспаленному воображению она сама искренне верила), ничего общего с прозябанием эти годы не имели, потому что именно тогда она добилась того, что ей предсказывали учителя из Академии драматического искусства и - в дальнейшем - критики.
Ее звезда вспыхнула с новой силой в первые годы после того, как Оливия навсегда ушла из дома. Капризная слава увенчала женщину своим нимбом весьма поздно: ей было почти сорок (она всем говорила, что тридцать два). Тут ей перепала роль шикарной и шумной соседки из знаменитого телевизионного спектакля 1970-х годов "Еще чашечку чая, святой отец?" Человек, мелькнувший в окне черного такси, играл там ведущую роль застенчивого молодого священника, который оказывал на своих прихожанок совершенно неотразимое влияние. И вот, в расплавленной духоте лондонского лета 1976 года, когда Кэт изо всех сил старалась готовить на всю семью и уже увлекалась какими-то подростковыми панк-группами, Оливия со своим довольно-таки малопривлекательным викарием вдруг появилась на обложке журнала "Телевизионные новости".
Но звезда ее славы быстро погасла. Через несколько лет после триумфа "Еще чашечку чая, святой отец?" спектакль воспринимался так, словно был поставлен в прошлом веке в доброй старой Англии: все в нем теперь казалось странным, расистским и до нелепости устаревшим. Его герои - закатывающий глаза житель Ямайки, благодушный индиец, заикающийся ирландец и (да, конечно) аппетитная, стареющая бабенка из соседней квартиры, которая явно была женщиной с прошлым, - всех их словно смыло волной злобных насмешек над Маргарет Тэтчер и другими актуальными реалиями новой эпохи.
В конце концов человек из черного такси бросил Оливию на все той же съемной квартире, где они прожили несколько лет, и вернулся домой, к жене и детям. Но Оливия не казалась запуганной жизнью и обстоятельствами. Та высокомерная манера поведения, которую она приняла еще в 1950-е годы, с тех пор ей ни разу не изменяла. Меган верила в свою мать.
- Что же ты мне посоветуешь сделать, мам?
- Дорогая, ты все делаешь правильно.
- Разве? А вдруг нет?
- Сейчас тебе ни в коем случае нельзя связывать себя по рукам и ногам, Меган. У тебя впереди целая жизнь. А что, если ты встретишь какого-нибудь юного и прекрасного самца? Какого-нибудь даровитого хирурга? - При этой мысли глаза Оливии заблестели от удовольствия, но она тут же нахмурилась, злобно скомкала свою сигарету и заранее обиделась на свою младшую дочь за то, что та не разделяет ее восторгов по поводу возможностей столь блистательной партии. - Представь, разве он захочет брать на себя заботу о чужом ребенке?
- Да это пока еще вовсе и не ребенок, - сказала Меган скорей себе самой, нежели матери. - Джессике я бы не смогла этого объяснить. Именно поэтому я ей ничего и не сказала. Да и Кэт тоже… У него все еще есть хвост. Это скорей устрица, а не ребенок. Представь, вот он вырастет…
Оливия вздохнула.
- Дорогая, ты не можешь себе позволить ни с того ни с сего обзавестись орущей маленькой машинкой по производству дерьма. Именно на этом погорела я. Это не угроза, дорогая. Но тебе ни в коем случае нельзя сейчас рожать.
На глаза Меган навернулись непрошеные слезы.
- Ты так думаешь? - снова переспросила она. - Ты и правда считаешь, что я не могу рожать?
- Только не сейчас, дорогая. После сдачи всех этих ужасных экзаменов. Ты ведь такая умная девочка и столько лет проучилась в медицинском колледже. И столько лет выносила горшки в этих ужасных больницах Ист-Энда. - Вид у матери был испуганный. - О Меган! Ребенок! Только не сейчас, мой цыпленочек!
Меган прекрасно знала, что посоветует мать. В сущности именно поэтому она и решила с ней встретиться. Чтобы услышать, что нет абсолютно никакого выбора. Что ей ничего другого не остается, как избавиться от этой беременности. И тут даже думать не о чем. Возможно, причиной этой особой близости Меган к матери был тот факт, что Меган лучше всех остальных ее помнила.
Последняя встреча Оливии со всеми своими дочерьми произошла больше пятнадцати лет тому назад. Тогда Меган была ясноглазой двенадцатилетней девчонкой, Джессика, которой только что исполнилось шестнадцать, - томной, хорошенькой девушкой, слегка бледной после недавнего школьного похода на лыжах, а Кэт в свои двадцать уже превратилась в молодую женщину и после двух лет учебы в университете чувствовала внутреннюю уверенность в себе. В то время как они пили чай и ели пиццу, именно Кэт не скрывала своих обид и открыто жаждала испортить настроение матери.
Оливия мимоходом сообщила дочерям, что не сможет присутствовать по окончании учебного года на торжестве по случаю присуждения наград в школе Меган (которая всегда была среди лучших учеников), так как ее пригласили попробоваться на роль домохозяйки в одном коммерческом сериале. ("Слишком стара, - обменялись мнениями продюсеры после ее ухода, - слишком помпезна".) Тогда Кэт не сдержалась и взорвалась:
- Почему ты не можешь быть матерью, как все? Почему не можешь быть нормальной?
- Будь я нормальной, вы тоже стали бы абсолютно нормальными.
Меган не понравилось такое утверждение. В устах Оливии нормальность представала чем-то ущербным. По ее мнению, если бы Меган была нормальной, то об успехах в учебе пришлось бы забыть, а тем более о получении призов в конце учебного года, - она была бы столь же тупой и медлительной, как все остальные ученики в школе.
- Но я хочу, чтобы мы были нормальными, - засопела носом Джессика, и Оливия рассмеялась, словно ее дочь сказала невесть какую смешную шутку.
- Как поживает моя маленькая Джессика? - спросила Оливия.
- У нее сейчас трудный период, - ответила Меган. - Она слишком долго пытается зачать ребенка. Узнай она… ну, ты понимаешь… для нее это станет настоящим ударом.
- Ты имеешь в виду свой аборт?
- Мои обстоятельства, да.
Про Кэт Оливия не спрашивала никогда, хотя иногда и высказывалась весьма безапелляционно и нелицеприятно в адрес своей старшей дочери.
- Недавно я звонила Джессике. Пабло сказал, что она спит. Очевидно, дают о себе знать женские проблемы.
- Паоло. Ее мужа зовут Паоло.
- Да-да, этот хорошенький Паоло с длиннющими, как у девушки, ресницами. Я слышала, что ей удалили матку или что-то в этом роде.
- Не совсем так. Ей нужно сдать некоторые анализы. Из-за этих ее кошмарных месячных. Господи, мам, неужели ты правда ничего не знаешь?
Оливия смотрела рассеянно.
- С месячными Джессики я никогда не имела дела, моя дорогая. Но ты, разумеется, права: ни в коем случае нельзя говорить с ней о твоем… ну, ты понимаешь… положении.
Меган перевела взгляд на озеро.
- Лучше бы это случилось с Джессикой. Вот она была бы счастлива.
- А кто отец твоего ребенка? - спросила Оливия, зажигая сигарету.
- Ты его не знаешь.
А про себя Меган подумала: и я не знаю. Как могло случиться, что я оказалась такой дурой?
- Моя маленькая, - сказала Оливия и коснулась лица дочери. В отличие от сестер, Меган никогда не сомневалась в том, что мать ее любит. По-своему, конечно. - Поскорее избавься от этого груза, обещаешь? Ты ведь не такая, как Джессика. Несчастная женщина, которая не почувствует себя полноценной до тех пор, пока не заимеет парочку орущих созданий, высасывающих ее сиськи до дна. Ты не похожа на нее. И не похожа на Кэт - та просто обречена быть старой девой и спустить свою жизнь на какого-нибудь недостойного мерзавца. - Оливия победоносно улыбнулась. - Ты больше похожа на меня.
И Меган про себя подумала: "Неужели я и вправду такая?"
Журналов Паоло ожидал меньше всего. Они стали для него полной неожиданностью. Кто бы мог подумать, что министерство здравоохранения перед прохождением анализа спермы предусмотрительно снабжает бедолаг вроде него узаконенной порнографией?
У них с женой все попытки зачать ребенка оказывались до крайности несексуальными: никаких следов страсти, знай себе сохраняй сперму, занимайся любовью, только когда укажет овуляционный тест, а когда все ухищрения ни к чему не приводили, то жена плакала. Поэтому при виде того, что казалось Паоло грязной порнографией, он просто окаменел.
Покраснев, как подросток, он робко сгреб один из журналов под названием "Пятьдесят плюс" и отправился в туалетную кабинку, на ходу соображая, возраст ли это, коэффициент интеллектуального развития или размер груди.
Доктор заверил Паоло, что анализ, который ему предстоит пройти, на самом деле анализом вовсе не назовешь.
- Вы не должны чувствовать себя скованно, - сказал доктор. - Никто не ожидает, что вы в момент наполните пробирку.
Но, как и всякий другой экзамен, анализ спермы предполагал в конечном итоге либо успех, либо провал. В противном случае что же это за анализ?