"Нет, - подумал Паоло. - Это не ложная тревога, это принятие желаемого за действительное".
- Она совсем не такая хорошенькая, как Наоко, - сказал Паоло.
- Это правда, - ответил Майкл.
- И не такая умная. И к тому же она намного старше.
- И с этим никто не может поспорить.
- Так почему же все это случилось? Я просто не могу взять в толк.
- Потому что она гораздо грязнее. Мужчинам нравятся грязные женщины. Глядя на них, у них щелкает спусковой крючок.
- Спусковой крючок?
- Мы любим грязных женщин, но не хотим, чтобы грязной была мать нашего ребенка. То есть я не хочу обобщать, но пойми: я посмотрел на Джинджер - и раз! Мне тут же захотелось стать ее Санта Клаусом.
Услышанное потрясло Паоло до глубины души.
- То есть опустошить в нее все содержимое своих мешков, - пояснил Майкл.
- Но это же несправедливо! - не сдавался Паоло. - Это несправедливо по отношению к твоей жене. Она заслуживает гораздо лучшего отношения. Посмотри, как сильно ты ее обидел, сколько страданий ты ей принес!
- Да, - ответил Майкл, не глядя в глаза брату. - Она заслуживает лучшего. И именно поэтому сегодня после работы я иду прямо домой. И не зайду по дороге в Хилтон на пару часов. Я все для себя решил, потому что у меня есть жена и ребенок. Хотя дома в последнее время все далеко не так, как прежде. Наоко отказывается со мной спать. Выселила меня в комнату для гостей. А сама спит в одной комнате с ребенком.
- Ее можно понять.
- В конце концов она сдастся, - сказал Майкл. - Когда я, по ее мнению, в приличной степени настрадаюсь. Я люблю Наоко - на свой манер. О, теперь эта любовь совсем не та, что была, когда мы с ней только встретились. Тогда она была молодой студенткой, а у меня еще ни разу в жизни не было азиаток, и она так отличалась от всех моих прежних знакомых, что сперва мы просто не могли друг другом насытиться. А теперь все не так. Теперь я ее люблю совсем по-другому. Но не думаю, что эта ситуация сильно отличается от миллионов других браков на свете. Я люблю ее так, как большинство мужчин любят своих жен, любят матерей своих детей. Я люблю ее как сестру. - Тут Майкл решился посмотреть на брата. - Конечно, все это немного грустно. Потому что кому охота трахать сестру?
- На Джессику я смотрю совсем не как на сестру.
- Подожди немного. Существует нечто, в чем мы боимся признаться даже самим себе. Если мы хотим их трахать - значит, не желаем иметь от них детей. А если желаем иметь от них детей - значит, как сексуальные объекты они нас больше не привлекают.
"В таком случае, - подумал Паоло, - нам с Джессикой лучше остаться без детей". Он вовсе не хотел стать таким, как его брат и большинство других несчастных женатых мужчин: всю жизнь мрачно и цинично отрабатывать какую-то повинность, как каторжники отрабатывают срок.
Паоло верил в романтику. Он верил в любовь, которая может длиться всю жизнь. Причем он все еще верил, что именно такая любовь досталась им с Джессикой, что они с Джессикой - настоящая супружеская пара, несмотря на тоску по чему-то, чего у них нет, и горе, которое пожирает их живьем, и грусть, и тайные слезы за закрытыми дверями, когда его мать в очередной раз с улыбкой спрашивает, когда же они, наконец, решатся завести ребенка и начать нормальную семейную жизнь. Как будто сейчас они еще не ведут нормальную семейную жизнь, а только пробавляются ее дешевой имитацией.
Но если у нас никогда не будет ребенка, говорил он сам себе, то, возможно, между нами никогда ничего не встанет. Ничто не убьет нашу любовь и не заставит разбежаться по отдельным спальням.
Но реальность такой картины казалась ему сомнительной. Потому что он понимал, что без ребенка Джессика никогда не будет счастлива. И внезапно он проникся уверенностью в том, что он во что бы то ни стало должен найти ребенка для Джессики. Для них.
И он готов был объехать для этого хоть целый свет.
12
Лондон. Гнусный Лондон. Он уже и забыл, до чего же холодно бывает здесь летом. Если это называется у них летом, то что же такое зима?
Кирк приехал в Лондон и шел по Вест-Энду в поисках работы и девушки. Работа его устраивала любая, а вот девушка нужна была только одна, единственная. На Оксфорд-стрит дул пронизывающий ветер и пробирал его до костей.
Но больше всего его донимал не этот холод, и не безалаберное движение на улицах, и не сумасшедшие мотоциклисты, несущиеся со страшным грохотом едва ли не по кромке тротуара, и не гнусный запах кебаба из многочисленных, заваленных грязью забегаловок, и не шлюхи за стеклами крошечных студий, и не безработные, роющиеся в отбросах.
Хуже всего на него действовало это белесое, жиденькое лондонское небо, которое выпивало из него все соки, этот мертвенный свет, словно в морге, который подавался весьма экономно и к тому же за ненадобностью рано отключался. Глядя на это небо, Кирк даже подумывал о том, чтобы сбежать обратно, в Манилу, или, на худой конец, в Сидней.
Однако, как и большинство мужчин, которые относились к своим собственным поступкам, как к чему-то фатально предопределенному, Кирк мечтал преодолеть свою марафонскую дистанцию. Именно поэтому он и вернулся в Лондон. Чтобы найти девушку и положить конец метаниям. Когда-нибудь они все равно должны будут кончиться, эти метания, не так ли? Все эти развлечения, путешествия и неразборчивый секс. Потому что разве они могут длиться вечно?
Кирк всегда очень плохо относился к семейной жизни. Не потому, что он был одним из тех несчастных, кто воспитывался в неполной семье. А потому, что он принадлежал к числу других несчастных, чьи родители никогда не расставались.
Он любил и маму, и папу, но только по отдельности. Вместе, в качестве семейной пары, они представлялись ему сущим бедствием. Живя с ними под одной крышей, он не мог выносить их вида, звука их голосов, запаха, идущего от отца, - запаха того, что папа называл "сногсшибательными шотландскими каплями".
В его детстве бывали моменты, когда ему казалось, что этому наказанию не будет конца. Пьянству отца. Злости матери. Они нескончаемо пилили и пожирали друг друга живьем, день за днем, год за годом, причем с годами и десятилетиями пьянство одного и злость другой только усиливались.
С какой стати пил его отец? Потому что мать все время злилась. С какой стати злилась мать? Потому что отец пил.
Именно таким вспоминалось Кирку его детство, именно от него он все время убегал, бросил свою девушку в Австралии, затем обосновался в барах и отелях Филиппин. И только во время короткого пребывания в Лондоне он увидел перед собой смутный проблеск другой жизни. Жизни, совершенно не похожей на ад, царящий у него в семье.
Его отец был умеренным алкоголиком и, когда находился не под градусом, то представлял собой весьма приятного собеседника, доброго и заботливого папашу. По профессии он был таксистом и пил, собственно, только для того, чтобы утопить в вине некое смутное, зудящее чувство разочарованности в жизни. Мать была вспыльчивой женщиной, домашней хозяйкой, расточающей в супермаркете или у ворот школы дежурные любезные улыбки, но совершенно забывающей о всякой любезности за обеденным столом или на кухне, где она пронзительно вопила и бросала в отца всем, что попадалось под руку. Но Кирк не мог ее не любить: когда отца не было дома, или он лежал в коматозном состоянии после принятия "сногсшибательных шотландских капель", она становилась мягкой и нежной, сострадательной и гуманной. Особенно если речь шла о какой-нибудь приблудной собаке.
Когда Кирку исполнилось шестнадцать и он начал учить нырянию с аквалангом туристов и местных жителей, его родители, по идее, должны были расстаться. Но они почему-то не расстались, и, глядя на них, можно было уверовать в священную силу брака - или в столь же священный страх перед разводом.
Сидя в ресторане, Кирк вертел в руках фирменный коробок спичек: "Мамма-сан". Ему сказали, что здесь можно найти работу.
"Странное название придумали владельцы для своего ресторана", - думал он. Очевидно, они считали это название безошибочно азиатским: сочетание английского разговорного слова с уважительным японским "сан". Очевидно, им казалось, что это значит что-то вроде "глубокоуважаемой мамаши".
Но в барах Азии это название означало нечто совсем другое, а именно старую сутенершу, которая помогала мужчине найти на ночь девочку. Или на час. Или на пятнадцать минут в каких-нибудь затемненных ВИП-апартаментах. Именно такие сутенерши, которые представляли собой нечто среднее между заботливой бабушкой и опытной сводней, научили Кирка, что барным девочкам нельзя платить за секс - им надо платить за то, чтобы после секса они убирались вон.
Но теперь он считал, что свободного, рекреационного секса с него довольно. И продажного секса тоже. И секса с туристками-аквалангистками, с которыми после выныривания совершенно нет желания ни о чем разговаривать. Кирк почему-то верил, что теперь он созрел для оседлого образа жизни с этой необыкновенной девушкой с вечеринки - с доктором Меган Джуэлл.
Конечно, если быть честным, то иногда ему было трудно вспомнить ее лицо. Они оба были тогда немного пьяны. Но в памяти у него осталось достаточно, чтобы - как бы это объяснить? - она влезла ему под кожу, проняла его до мозга костей, так что даже на другом конце света, даже в постели с другой женщиной, даже занимаясь платным сексом, он не мог ее забыть, она не покидала его ни на минуту. Никто не может объяснить это чувство, однако и спутать его с чем-то другим невозможно. Кирк считал, что это чувство называется любовью.