На противоположной прямой дорога пошла в горку. Здесь все лошади сравнялись, и вроде бы наметилась интересная борьба. Только Анилин и на этот раз огорчил болельщиков: ему, видно, надоело тереться в общей куче, где пыль и все толкаются, - он легко отделился от компании, которая словно бы на некоторое время приостановилась, и - пошел себе поскорее к финишу, не оглядываясь, не заботясь и не интересуясь, как там будут делить следующие места.
Зимой, когда проводилась запись на приз Европы, Анилина, как ни настаивал Насибов, из числа претендентов исключили. Теперь те пессимисты должны были бы горько пожалеть и раскаяться: через полтора месяца в ФРГ разыгрывается крупный приз, Анилин в прекрасной спортивной форме, а выступать права не имеет - нет его в заявке, может только на приз Роберт-Пфердмен-Реннен скакать. Не желая, однако, признавать своей промашки, пессимисты сейчас уверяли: "В Берлине были слабые конкуренты, а в Кёльне его "задушат" - там все лошади классные, безреберных нет".
Но то были неправые слова: во всяком случае, Мурманск, которому ой как далеко до Анилина, скакал на приз Европы и был вторым, совсем немного отстав от французского крэка Фудзиямы.
А пока до Кёльна оставалось сорок пять дней. Неудачники уехали домой. Пятилетние Рефлекс и Хорог, четырехлетний Гаер и трехлетние Анилин, Графолог, Мурманск готовились к новым сражениям.
Хоппегартен-Дальвиц - тихое, ласковое местечко на окраине Берлина. Ни городской шум, ни дурные запахи не пробиваются сюда через плотный окоем скверов и сосновых перелесков. Куда ни поглядишь - везде изумрудная зелень, только узкие утрамбованные дорожки от паддока и конюшен змеятся под кронами столетних лип бледными, саврасовыми жилками. В этой ипподромной благодати нашим лошадям были созданы идеальные условия для тренинга, кормления и содержания.
И переезд из Германской Демократической Республики в Кёльн был легким и даже приятным путешествием. Утром 29 сентября погрузились в удобные автобусы с просторными стойлами, обитыми рогожей, войлоком и губчатой резиной. Ехали день по мягким и нетряским дорогам, а к вечеру уже глазели на Рейн, когда переправлялись через него по мосту, подвешенному на толстых канатах.
По рельефу и длине круга ипподром в Кёльне непривычен, скачки ведутся не против часовой стрелки, как у нас, а в обратном направлении, старт принимается не по взмаху флага, - сетка, наподобие волейбольной, натягивается резинками поперек дорожки и по сигналу главного судьи взвивается перед носом лошадей.
Всякая неизвестность таит опасность - это жизненное правило. Но ко всему надо привыкать, до соревнований оставалось еще больше двух недель, и лошадей каждый день работали по песчаному кругу. Увидев Анилина в контрольном галопе, немецкие тренеры высказались одобрительно, хотя не совсем определенно:
- Породен, наряден, правилен и капитален. Формы очень твердые.
Был сильный дождь, но на ипподроме собралось небывалое количество зрителей, а входные билеты были проданы еще за пятнадцать дней до начала соревнований.
В призе Роберт-Пфердмен-Реннен честь нашей страны защищали не разлей вода Анилин и Графолог. Еще одиннадцать лошадей были из Бельгии и ФРГ.
Непривычен был не только ипподром, но и условия скачек, которые ведутся здесь, в Западной Германии, с гандикапом: лошади, в зависимости от суммы выигранных в этом году призов, в скачке несут на себе разный груз. Эту разницу в весе называют, как штрафной удар в футболе, пенальти, хотя "вина" жокеев и их лошадей заключена в том лишь, что они хорошо выступили до этого. Такими "пеналиками" для Насибова на Анилине и для Зекашева на Графологе были лишние полкилограмма свинца, которые нужно было либо положить в карманы, либо как-то упрятать в седло. Можно подумать: эка важность - пятьсот граммов, какие-то полбуханки хлеба! А если пересчитать применительно к дистанции, то выйдет, что это равно тому, если бы Анилин и Графолог последние два с половиной метра тащили бы, кроме жокеев, по тонне груза, - вот сколько нужно дополнительно сил! Да что там полкилограмма!.. Известен такой случай. В Англии один первоклассный жокей проиграл скачку на лошади, считавшейся бесспорным фаворитом. Огорченный владелец лошади пришел в паддок выяснить, в чем дело. Жокей признался: "В спешке я забыл вынуть из кармана бриджей ключ от квартиры…" Вот - даже ключ может все решить. А что же говорить о целых полкило свинца!
Специалисты называли в числе наиболее вероятных победителей четырехлетних жеребцов Бляу-Принца под опытным жокеем Страйтом, Новалиса, на седле которого был Климша, и Прунку с лучшим немецким жокеем Алафи, а советские молодые лошади всерьез не принимались.
И вот старт. Дождь - холодный, крупный - лупил, как сто хлыстов. Зябнут лошади и оттого стараются вырываться, делаются более впечатлительными, раздраженными и непослушными; зябнут и жокеи, поводья выскальзывают из их окоченевших рук, и потому то одна, то другая лошадь проявляет своеволие, норовя развернуться и убежать в теплую конюшню.
Началась скачка после долгих проволочек, лошади размесили и без того раскисшую дорожку, отчего особенно пострадал Графолог: увязнув одной ногой в грязи, он припоздало снялся со старта и оказался замыкающим.
Анилин и Бляу-Принц с первых метров начали спор за лидерство и шли ухо в ухо. Полкилометра от старта надо скакать в гору по тяжелой мокрой дорожке, но у Бляу-Принца сил поддерживать заданный Анилином темп хватило только на двести метров, а затем он сдался и стушевался в общей группе. Однако его соконюшенник Прунк решил поддержать престиж немецких скакунов и отчаянно бросился вперед. Он шел пространным, ровным и замечательно свободным махом, многим показалось на трибунах, что так он и закончит скачку, но вскоре кончился, даже и не приблизившись к развевавшемуся на ветру черному хвосту Анилина.
Трибуны встретили его сдержанными, вежливыми хлопками, слышались охи и ахи, раздосадованные выкрики, только один какой-то болельщик завопил в истошной радости: видно, поставил в тотализаторе на всякий случай на эту "темную лошадку" и вот теперь схватил шальное счастье.
А Графолог времени даром не терял - наверстывал упущенное и, пока немецкие лошади расходовали силы в борьбе с Анилином, спокойно и уверенно выправлял положение. Конечно, до Анилина палкой не докинуть, но за второе место можно похлопотать. Хоть на шею всего, но опередил Новалиса и был, таким образом, со вторым призом.
На следующий день одна западногерманская газета написала: "Анилин блестяще выиграл тридцатипятитысячный приз, и его победа настолько легка, что он просто прогулялся по скаковому полю".
Очень правильно написано - "прогулялся": Анилин выигрывал почти всегда настолько легко, что позволял себе во время скачки баловаться, например, крутить хвостом или шлепать губой… Не от дурных манер это, а от избытка сил и энергии. Он мог позволить себе всяческие вольности: выиграть скачку "с места до места", принять старт последним и переложиться, когда хочешь, на первое место, а то, поиграв на нервах болельщиков, взять и выиграть "концом", у самого финиша. Ну, разумеется, не сам по себе - по воле Насибова: конный спорт - единственный, где слава делится поровну на двоих, на всадника и лошадь. А в том, что лошадь эта оказалась способной добыть вторую половину славы, заслуга многих специалистов, не одного лишь жокея. И Насибов, когда после их очередной победы на зарубежном ипподроме поднимался в небо алый стяг Родины и исполнялся Гимн Советского Союза, с признательностью вспоминал и начкона Валерия Пантелеевича, и заводских зоотехников, и беспредельно любящих свое дело конюхов - благодаря их совместным усилиям удалось ему заполучить наконец заветного высококлассного скакуна.
Немецкие и французские коннозаводчики сразу безошибочно поняли, какого класса лошадь они видят, и предложили продать Анилина. Сумму давали огромную - двести тысяч рублей. Руководители нашего главка по коневодству заколебались: лестно и почетно, еще ни разу не продавали мы по такой цене своих лошадей. Ответили: "Подумаем".
Ни Насибов, ни тем более Анилин об этом торге ничего не подозревали. Они слетали специальным самолетом за океан, в другое полушарие, очень хорошо выступили и там, настолько хорошо, что об этом стоит поговорить отдельно (как-нибудь потом, при случае), а затем вернулись домой, чуть притомленные и смущенные легким и сладким бременем славы.
Они уезжали из дому весной, когда с яблонь и вишен сыпались бело-розовые лепестки, а вернулись, когда с неба летели белые мухи. Снег таял, едва коснувшись еще покрытой зеленью земли, и от него еще резче и душистее становились привычные степные запахи, медово пронизывающие беспечальной радостью все окрест, куда бы ни понесли сильные, резвые ноги. Снова и снова переживали они оба восторг от свидания с родиной, от узнавания ее - и в холодной, быстрой, желто-взмученной Кубани, текущей среди изумрудных озимых пшениц и ковыльных с голубыми миражами степей, и в неповторимых, единственных в мире лесах, поднимающихся терраса за террасой по-над берегом реки, - во всем том, к чему сердце прикипело с детства и о чем бессознательно, но тягостно тоскуешь, в каких бы благословенных краях ни оказался.