Припомнились мне и предания русско-устьинцев, в которых говорится, что их предки пришли ни Индигирку с Анадыря.
"Как это понимать? Почему с востока на Запад, а не наоборот? Может, вообще часть людей белой расы пришла на северо-восток Азии с американского континента? – думал я. – Сколько найдено на Американо-канадском севере и на территории Центральной Америки мумий и захоронений европеоидов? Их кости, по утверждению канадского исследователя, историка Томаса Ли, можно встретить на всех северных островах".
И невольно перед моими глазами возникла летопись, где говорилось о походе молодого князя Мирона Шаховского в страну мангазеи. Именно в страну. На территорию, которую они контролировали. Это случилось в 1600 году. Войско двинулось на четырёх кочах и двух лодках-коломенках. В Обской губе флотилию застигла буря. Волны выбросили корабли на пустынный берег. Но русским повезло. Люди все спаслись. Спасли казаки и стрельцы и свои припасы. В это время к берегу прикочевали самоеды. Целовальник, поверенный князя Шаховского, Семён Новосёлов раньше имел с ними дело. Он определил их как мирных ненцев. Целовальник выменял у самоедов на муку оленей и нарты. И экспедиция двинулась в Лукоморье сушей. "На Пур и Таз! – скомандовал Мирон Шаховский. – Вперёд!" Проводниками согласились быть ненцы. Вся тундра знала, что на мангазеев идёт князь Шаховский. Идёт с войском ставить крепость. Простодушные ненцы хорошо встречали русских. Они радовались хлебу и тканям. И ещё больше железным лезвиям ножей. Но однажды проводники самоеды покинули лагерь Шаховского. А на следующий день тоболяне были окружены голубоглазыми и бородатыми мангазеями. Копья и стрелы полетели в русских. Летопись говорит, что ратные люди защищались храбро и упорно. Но больше половины отряда погибло. Раненного князя Мирона спасли олени. Русское маленькое войско погибло. Но удивительное дело. Ни раненных, ни сдавшихся на милость победителя казаков мангазеи не тронули. Мало того, он собрали разбежавшийся отряд Шаховского и помогли ему добраться до Таза. Помогли Мирону Шаховскому срубить стены крепости.
"Как такое объяснить? – ломал я голову. – Победили, но в тоже время стали союзниками? Почему? А не потому ли, что поняли, с кем имеют дело? С такими же, как они сами, голубоглазыми и светловолосыми, говорящими на понятном языке?" – другого объяснения этому феномену я не нашёл.
И когда в 1601 году к стенам Мангазеи подошли одиннадцать кораблей воеводы Рубца, их встречали как гостей и уцелевшие казаки, и местные жители, которые от казаков отличались только одеждой. Примечательно, что земли Пура и Таза англичане называли эллинской Гипербореей.
"Уж не потому ли, что жители этих мест были яркими европеоидами? – размышлял я. – Оказывается, тайна мангазеев – не такая уж тайна. Она легко разгадывается. Было бы желание. Но может, на меня так действуют горы? – огляделся я на утонувшие во мраке вершины. – Что-то вроде просветления. Или я научился считывать информацию напрямую из поля? Так или иначе, но пора ужинать и на боковую".
Когда я лежал в своём спальнике, внезапно раздался волчий вой.
"Мы рядом, спи спокойно".
"Молодцы, что не бросили! – ответил я матёрому, уже засыпая.
До обеда я двигался вдоль заросшего ерником распадка, между двумя невысокими каменными грядами. Можно было пересечь харальгон, той стороной дорога обещала быть получше, но ломиться сквозь сплошную заросль не хотелось. В этих местах следов зверья было ещё больше, чем на Туру. То и дело я пересекал оленьи тропы, шёл по лосиным жировкам и обходил кучи медвежьего помёта. Медведи ходили голимой брусникой.
"Очевидно, где-то близко от моей тропы проходят обширные брусничники, просто мне на эти плантации ещё не посчастливилось натолкнуться", – думал я, обходя очередную "мину", оставленную медведем. Но через пару километров я оказался на склоне холма, который от спелых ягод брусники казался красным.
"Ничего себе, сколько здесь ягод!" – невольно остановился я, поражаясь увиденному.
В это время, при виде человека, из брусничника, громко хлопая крыльями, поднялся выводок глухарей. Птицы отлетели в сторону и уселись на близстоящие кряжистые сосны. Мне хотелось набрать себе ягод, но для этого надо было тормознуться, потому я ограничился сбором брусники на ходу. Когда ягодная плантация, наконец, закончилась, я даже обрадовался. Теперь ничто не отвлекало меня от сосредоточения на дороге. Как я ни старался, но по моим подсчётам в сутки я проходил меньше двадцати километров. Тормозили частые обходные маневры, непроходимые заросли ерника и долгие, изнурительные спуски и подъёмы. К вечеру я буквально выбивался из сил, а результата не было.
"Вот, что значит – ломиться через горную тайгу напрямик, – раздумывал я. – Сейчас занимаюсь фактически топтанием на месте, что характерно либо для сумасшедшего, либо для отчаявшегося в жизни человека. Может, я уже свихнулся? – спрашивал я себя перед новым препятствием, возникшим на пути. – Посмотрел бы кто на меня со стороны! Одежда превратилась в сплошные дыры, надоело зашивать. Не лучше и с обувью. Ещё неделя такой вот дороги, и тайга меня разденет. Чтобы выжить, мне придётся спешно обрастать шерстью, – смеялся я над своим положением. – Может, все эти йети, тунгу, мангики, чулуканы так в тайге и появились? Одичали, окончательно озверели и остались жить среди природы. Может, и меня ждет то же самое?"
Любопытно, что моё тело стало привыкать к холоду. По ночам, хотя температура стабильно опускалась ниже нуля, я не мёрз! Не ощущал холода и на пронизывающем северном ветру.
"Вот они, первые признаки озверения, – думал я, – ещё немного, и одежда мне станет не нужна, тело покроется толстой, как у дикого вепря, шкурой и такой же жёсткой колючей щетиной".
От подобной перспективы где-то в глубине души становилось жутко, хоть я и понимал, что мне это не грозит. Раздумывая над своим положением, я вышел по ручью к небольшому таёжному озеру. Оно образовалось в результате оползня и было в диаметре около ста метров. Место оказалось необыкновенно живописным: вокруг воды стояли золотые, в осеннем наряде, лиственницы, над ними застыло синее, без единого облачка, небо, а вокруг виднелись в дымке тумана горные вершины! Невольно залюбовавшись пейзажем, я подошёл поближе к воде, чтобы напиться. Но когда наклонился над зеркальной поверхностью и увидел, как мне показалось, своё отражение, то чуть не закричал от ужаса, осознав, в кого я превратился. На меня в упор смотрела страшенная буро-чёрного цвета звериная морда, вся в шерсти, с толстым носом и торчащими во всем стороны жесткими усами. На какую-то долю секунды сознание приняло кошмар, глядящий на меня из-под воды, за моё отражение.
"Всё! – подумал я. – Моя песенка спета. – Озверел!"
Но вдруг на глазах рожа поднялась из-под воды и превратилась в громадную выдру, которая, извернувшись змеёй, медленно поплыла вдоль берега.
"Так вот, кто глядел на меня из-под воды, – наконец, дошло до моего сознания. – Значит, есть надежда, что озверение откладывается".
Напившись чистой ледяной воды, я двинулся к лесу. В конце его мелькнул табунок оленей. Рогатые красавцы убегали в гору под защиту леса.
"Хоть места и пустынные, но звери человека знают, – отметил я про себя. – Значит, надо быть начеку".
Встреча с человеком в этих местах не сулила ничего хорошего. Поздно вечером, когда я таскал сушняк к своему костру, из распадка раздался волчий вой.
"На твою тропу вышел большой медведь, будь осторожен".
"Не было печали, так черти накачали, – вспомнил я пословицу. – Не хватало ещё войны с местным шатуном!"
Невольно перед моими глазами промелькнули прошлые встречи с косолапыми.
"Хорошо, если зверь идёт по моим следам из любопытства, а если моя персона для него – объект охоты? – размышлял я, гладя в огонь. – Что тогда? Короче, не спать мне сегодня ночью".
И я спешно занялся изготовлением из подручного материала самодельного экрана.
"Со стороны костра зверь не опасен, – я это хорошо знал.
– Плохо, если он подойдёт со спины, особенно, когда человек спит или дремлет".
Соорудив со стороны леса из срубленного молодого лиственничника нечто, вроде загородки, я уселся на свёрнутый спальник и, положив рядом взведенную "сайгу", отключил внутренний диалог.
Через несколько секунд эхолот моего глубинного бессознательного стал внимательно изучать окружающую местность.
На расстоянии сотни шагов от моего лагеря ничего подозрительного не было. Но тут я почувствовал на себе внимательный взгляд какого-то неведомого мне существа. Но что удивило, взгляд, разглядывающий меня, не излучал злобы. Холодка в солнечном сплетении не ощущалось. Через секунду я понял, что мой маленький лагерь с расстояния двухсот с лишним шагов изучает косолапый.
"Шёл бы ты своей дорогой! – послал я ему телепатическую реплику. – Человек у костра – тебе не враг, у нас разные дороги".
Моё послание привело зверя в замешательство. Вскочив со своей лёжки, он стремительно бросился к ближайшему лесу. Мне хорошо было слышно, как из-под его лап полетели камни. Но отбежав метров 50-60, зверь вдруг остановился. Он снова повернулся в мою сторону и тихо зарычал. В еле слышном мною рычании косолапого было удивление и вопрос:
"Почему я понимаю тебя, человек? Кто ты?"
"Такой же бродяга-охотник, как ты." – ответил я мысленно зверю.
Поняв, что ничего ему не угрожает, косолапый стал медленно приближаться к тому месту, откуда убежал.
"А мне с охотой не везёт, – услышал я его рычание. – Думал, что-нибудь от человека мне может достаться…"