* * *
Я побрела в Карнох, закутавшись в плащ, обмотав ноги кроличьими шкурами, потому что лед был острым как нож. Травы спрятала под одежду. Дыхание вырывалось изо рта облачками пара. Я всю ночь выпутывала колтуны из волос, расчесывалась чертополохом и терла лицо.
"Будь спокойна", - твердила я, пока шла.
"Будь спокойна и добра".
При дневном свете стало ясно, что деревня меньше, чем показалось ночью. Меньше и грязнее. Люди таращились на меня из тумана - на мои серые глаза и крошечную фигурку. Собаки рычали. Дети вопили.
Я постучала в дверь, открыла женщина - седина сильнее блестела на зимнем солнце, а на лице я заметила больше морщин. Она посмотрела на меня. Наклонила голову, словно подумав: "Что это за…" Но потом узнала. И улыбнулась. Мне. Она улыбнулась мне, а когда вообще такое было? Я не помню, чтобы мне кто-то улыбался.
- Корраг, - сказала она. - Ему лучше. Входи.
Он сидел в том же кресле, будто и не вставал. Собака так же спала, положив голову на лапы. Такие же свечи и такой же огонь. Я подумала: "Это сон? Все точно такое же".
Слышалась гэльская речь.
- Моя травница здесь, - голосом глубоким, как из бочки, проговорил он.
В его облике появился новый цвет - щеки порозовели, а из глаз исчезла краснота. Я склонила голову, почти сделала реверанс, потому что как можно ограничиться простым приветствием этому высокому сильному человеку, да еще с таким голосом?
- Садись, - сказал он. - Сними этот бестолковый ком с моей головы и скажи, насколько я исцелен.
Я так и сделала. Устроившись рядом с собакой у коленей Маклейна, отогнула заплатку из грыжника и хвоща и посмотрела на рану. Черные, не очень аккуратные стежки держали. Кожа вокруг них посинела от кровоподтеков и местами вздулась. Но там не было желтизны или черноты. Не увидев и не учуяв никакой заразы, я вновь уселась перед ним и улыбнулась:
- Выглядит лучше, чем было.
- Ха! Лучше? Мне раскроили пополам голову. Если бы рана выглядела хуже, я бы уже помер.
- Она опухшая и выглядит как болячка. Но пахнет, как и должна, и образуется корка.
- Корка?
- Это хорошо. Она скрепит кожу.
Мы с леди Гленко отошли к очагу и сделали новую припарку. Хозяйка растирала травы, выжимая сок. Наверное, ей вслед тоже летело: "Ведьма", - слишком уж у нее был понимающий взгляд, и обращаться с травами она умела.
Собака потянулась и повернулась, устраиваясь поудобнее.
- Спасибо вам за кур, - сказала я.
- Ах, куры. Теперь тебе нет нужды воровать яйца.
Я покраснела:
- Нет.
- Я Маклейн, - сказал он, взмахнув рукой. - Мясник и убийца - так обо мне говорят, - но у меня тоже есть сердце. Я не лишен чувства благодарности, когда есть за что благодарить.
Я положила припарку на рану, и он закрыл глаза:
- Я удивлен, что ты спасла меня в ту ночь, сассенах. Я знаю, что рана глубока, видел, как люди умирают от меньшего. Я попадал в жестокие переделки и пережил их. Но я уже немолод, а эта рана… - Он открыл глаза. - Кроме того, я жестко говорил с тобой. Я понимаю это.
- Вы пылкий человек.
- Это так. - Он выпрямил спину. - Да. Но тогда было не время показывать свои чувства. Куры - это подарок!
Я кивнула. Я знала, что так гордый мужчина просит прощения.
- Спасибо.
- Ай! - отмахнулся он. - Благодари моего сына. Он принес их тебе. Ушел в дрянную погоду, держа в каждой руке по хлопающей крыльями курице. Оставил жену и дом и полез на высоту в надвигающийся буран… Но в этом он весь. Он всегда совершает такие поступки - пламенные и идиотские. Он или изменится, или погибнет - одно из двух.
Я слушала его и думала о раздражительности Иэна, когда он говорил со мной, и об остром взгляде его лисьих глаз. Я сказала:
- Я благодарна Иэну. Я позабочусь об этих курах.
Он покачал головой, отпил из чашки. Потом сказал:
- Это Аласдер принес их. Я в порядке?
Я отложила травы и пообещала, что вернусь через неделю и вытащу нитки. Он выпрямился в кресле - он был выше, чем я, даже когда сидел.
- Ты вернешься скорее, - сказал он. - Ты будешь есть здесь. Пить. Я хочу знать больше о моей английской травнице - о том, что ей известно. Ты вернешься скорее.
Я попятилась, хмыкая, как неуверенный в себе ребенок.
- Я не прошу, - буркнул он.
Я думала: "Будь сильной, будь дикой". Потому что не ведала иного пути. Я всегда стремилась в безлюдные места и поэтому знала, какими они бывают, и приходила туда, где сама природа успокаивала меня - воздух, стремительная вода. Я неподвижно сидела на хрупком мокром снегу и чувствовала, как опускаются его хлопья. Думала: "Он оставил свой дом, оставил свою жену".
"Ты создана для спокойных мест, Корраг, не для людей. Помни это".
Я брела к своей хижине, а ветер гнал по снегу коричневые перья. Я остановилась. Они медленно скользили, и я подумала: "Это от моих кур", потому что они были такими же коричневыми и мягкими. Я опустилась на колени, сжала перо в руке. И поняла, что Аласдер тоже шел здесь.
Я заботилась об этих курах, да. Они были спокойного нрава. Подолгу смотрели на меня, склонив голову набок. Несли крупные яйца с бежевой скорлупой.
По вечерам я клала им чуточку зерна. Однажды я наблюдала, как они клюют и вытягивают крылья, и думала: "Зерно…" У меня его было чуть-чуть. Я собирала семечки всю осень, и куры с удовольствием ели. Но этого хватит ненадолго. У меня вообще мало запасов - только травы, но они для лечения, а не для еды. Несколько копченых рыбин под крышей, да еще грибы. Немного ягод. Я не беспокоилась о себе, потому что могу прекрасно жить, довольствуясь малым, но эти куры были даром. И я не хотела, чтобы они голодали.
- Я позабочусь о вас, - сказала я им.
Разговаривая с курами, я ничего не слышала и думала лишь о них. Пахло торфяным дымом и травами - но внезапно налетел другой запах. Его будто бы принес порыв ветра. Я вздрогнула, и куры тоже.
Я подумала: "Гниль".
Вонь гниющего растения или даже мяса, в котором копошатся черви.
Я повернулась к двери, - наверное, какое-то животное умерло на раннем морозе и я чую запах его смерти, и если так, то надо как-то позаботиться о нем. Я вышла.
Там стояла женщина.
Кажется, я вскрикнула, потому что не заметила шагов или шуршания юбок по земле. А на морозе все звуки отлично слышны! Даже шорох падающего листа. Или как птичка чистит перышки. Я начала:
- Как…
- Назови свое имя, - сказала она.
Я смотрела на нее во все глаза. Какая высокая и худая женщина! Я пыталась понять, сколько ей лет, но не могла: кожа у нее обветрена и испещрена морщинами, а это скорее говорит об образе жизни, чем о годах. Я перевела взгляд на ее волосы, чтобы разглядеть седину, и увидела грязную шерстяную шаль. Женщина плотно сомкнула губы, словно привыкла лишь шипеть. Я знала таких людей, или думала, что знаю. Прогнившие души.
- Назови свое, - сказала я.
Она прищурилась, ковыряя ногтями шаль, покрытую коркой навоза и въевшейся грязи. За морщинистыми губами не было видно зубов, и я бы поставила пенни на то, что во рту у нее одни пеньки. О да, я знаю, кто она. Таких представляют себе люди, когда слышат слово "ведьма", - нечистое, грубое, вселяющее страх существо. Из-за таких, как она, и появилось слово "ведьма".
Я не называла своего имени. Я ждала.
- Я знаю тебя, - сказала она.
Птица с глазами-бусинками.
- А я знаю тебя.
Конечно, я солгала. Я не знала ее, хотя догадывалась, что не единственная скрываюсь в этих местах. "Она не живет с другими", - сказал Иэн отцу в свете восковых свечей. Я слышала это, пока шила. Я вспомнила это теперь. "Другие". Эта женщина.
И тогда это костлявое создание, воняющее, как выгребная яма, вошло ко мне. Она миновала меня, наклонилась и проникла в хижину.
Я завопила. Я бросилась за ней, крича:
- Это мой дом! Ты не можешь входить в мой дом как в собственный!
Из-за высокого роста она не могла выпрямиться. Но попыталась. Она разгибалась, пока голова с застрявшими в волосах листьями не уперлась в крышу. С рыбы, которую я сушила, упали несколько чешуек.
- А… - сказала она. - Травы.
Как Иэн. Будто только травы имеют значение для жителей этой долины.
- Да, - резко ответила я.
- Какие?
- Какие?
- Травы, - сказала она. - Какие травы?
Тогда я обратила внимание, как звучит ее речь. Мягкий шотландский выговор, как у Макдоналдов. Похоже, английский - не ее родной язык.
- Откуда ты? - спросила я.
- У тебя есть белена?
- Откуда, - повторила я, - ты? Откуда ты и где живешь сейчас?
Теперь она казалась мне не такой ужасной - может, из-за того, что ее освещал огонь, или оттого, что она скрючилась, как обыкновенная старуха. Теперь она больше походила на человека. На краткий миг я увидела тоску в ее глазах. Будто тень от птицы, она пронеслась по ее лицу и пропала.
- Мор. Это далеко отсюда.
Я кивнула:
- А теперь?
- На горе, что они зовут Бочэйл. Остроконечная вершина на востоке.
Я знала эту гору. Черная, укутанная облаками, на востоке долины. Именно там я наступила на наконечник стрелы и видела, как орел чистит перья на кусте ольхи.
Я не стала спрашивать, почему она не живет в долине или почему она сейчас не в Море. Я подумала: "Она скрывается". Потому что большинство одиночек, которых я встречала, прятались от других людей.
- У тебя есть белена?
Я лишь воскликнула:
- Ха!