Таким я его запомнила. С красноватым румянцем на лице, который, как я догадывалась, был у него с рождения и которого никакими травами не обесцветить. Пятно распространялось от брови кверху. Оно было цвета сливы и блестящее - Коре бы понравилось. Ей всегда нравились черты, отличающие человека от остальных. Она говорит, что в них кроется истинная красота.
Другие болотники держались в тени или спали, а Слива все время был рядом со мной, словно сам этого хотел. Возможно, так оно и было. Возможно, он чувствовал себя ближе к брату, общаясь с девчонкой, которая видела ужасную гибель бедняги. Не знаю.
- Ты идешь? - обычно спрашивал он.
- Куда?
Куда бы мы ни шли, путь лежал по лесу. Слива шагал по старым тропам. Приводил меня к ручьям, что сверкали от обилия рыбы, и мы собирали вместе ягоды и хворост.
- Вот так, - говорил он, - можно поймать рыбу.
И его движения становились неторопливыми. Он шевелил рукой так медленно, что рыба думала, будто это всего лишь водоросль, пока "водоросль" не выхватывала ее резким движением из воды со словами: "Вот! Видишь?"
Он научил меня коптить рыбу и отделять мясо от костей. Я шептала добыче: "Благодарю тебя", когда ела, а болотник улыбнулся и сказал: "Корраг, она тебя уже не слышит".
Сидя у костра, он показал, как свежевать кролика, как использовать его мех. При помощи мха и толстых веток мы починили маленький навес, под которым сбивались в кучу во время сильного дождя. Он показал мне, как это сделать. А однажды я спросила: "Ты знаешь что-нибудь о грибах?"
Он не знал. Так что я отвела его в самую темную чащу и назвала грибы поименно. Показала бледную бархатистую изнанку их шляпок. От этого у меня полегчало на душе. Я ведь чувствовала, что беру у него больше, чем даю, а мне нравится давать больше.
Он был самым лучшим рассказчиком. Историй у него было много, очень много. Должно быть, он понял, что мне нравится слушать о необычном, о диком. Когда мы вместе очищали цветки чертополоха от листочков, или трясли деревья, чтобы с них посыпались гусеницы, или сидели у огня с бульоном, он говорил. Я, бывало, просила: "Расскажи мне о…"
Иногда его истории были такими чудесными, что я слушала не дыша. Поведанные шепотом сказы о луне, окрашенной в красный цвет, или о мальчике, который был мудрее любого из взрослых, или о зеленых огнях в северном небе. О яичной скорлупе с тремя желтками внутри. Он говорил, что однажды его ранили и он, очнувшись, почувствовал, как шершавый язык слизывает сочащуюся кровь; то был лисий язык.
"Лиса?" - удивилась я.
Да, он был уверен в этом.
У него были и разбойничьи байки. Не его собственные - он ведь сказал, что сам никогда не разбойничал в истинном смысле этого слова.
- Это о людях, что были до меня… Они жили в жестокие времена. Таились, подкрадывались, налетали в сумерках, сражались с пограничной стражей, бежали из тюрем… Они жгли все фермы, которые грабили, поэтому ночное небо было в огне и искрах. Сплошь оранжевое.
- Как будто солнце взошло рано, - сказала я.
В то же время я недоумевала: "Почему? Почему люди выбирают такую жизнь? Почему становятся убийцами и поджигателями? Почему приносят горе другим?" Это не имело смысла для моих маленьких ушей и ничего хорошего в этом не было - я так и сказала:
- Есть другие способы выжить.
Он вздохнул:
- Да, возможно. Но в наших местах это всегда было единственным способом. Столько ненависти в здешнем воздухе… До сих пор можно почуять ее в лесном дыму и услышать в ветре… Скотт способен зарезать англичанина, но он ни за что не отдаст свою жизнь за родича-шотландца, и англичане ничуть не лучше. За мою жизнь ничего не изменилось. И не изменится. Слишком много вражды и обмана, чтобы наш мир когда-нибудь очистился от них. - Он покачал головой. - Политика…
Это заставило меня задуматься. В сумерках среди падающих с деревьев капель я сказала себе: "Шотландия". Если бы не здешняя манера говорить, я бы чувствовала себя так, словно нахожусь в Англии.
- Вражда и обман? - переспросила я.
Он скосил на меня взгляд. Прищурил глаза:
- Ты мало знаешь о странах, так ведь? О престолах? О преданности? - Слегка качнув головой, Слива добавил: - Если ты едешь на северо-запад, моя малышка, тебе необходимо узнать побольше.
В тот вечер мы сидели у костра. Я втыкала иголку в кожаные лоскуты, и, пока я шила куртку, он выкладывал мне то, что называл необходимыми знаниями или истинами:
- Шотландия - это две страны.
Я уколола большой палец:
- Две Шотландии?
- Англичане говорят, что одна, - сказал он. - Но они ошибаются на этот счет. Хайленд и Лоуленд. Как два разных мира.
Он бросил в огонь сосновую ветку. Ее сладкий дым напоминал о Рождестве.
- А это какая? В которой мы сейчас?
- Это приграничные земли, - сказал он, - которые во многих отношениях тоже являются обособленной страной. Но к ним примыкает Лоуленд, он недалеко отсюда - зеленый и богатый. Довольно густо населенный. Там живет культурный народ, - во всяком случае, им самим нравится так считать. Они говорят, что лучше образованны, более мудры, чем остальные в наших краях. Они говорят на английском, как и мы. Это земли королей - Мария, которая теперь мертва, приехала в свой замок Ботвелл, он недалеко отсюда. А еще есть Эдинбург, величественный и закопченный, но это настоящий город. - Он покачал головой. - Я никогда не увижу его. Самый крупный город, на который мне довелось посмотреть, - Карлайл.
- Он большой. Так говорила Кора.
- Но не такой огромный, как Эдинбург. Я слышал, там есть высоченный замок - можно увидеть Лондон. Еще там повесили епископа на стене дворца, а каждый новый король или королева проезжает по Королевской Миле - людские толпы могут приветствовать их криками и рукоплесканиями.
- Не люблю королей, - сказала я.
- Я и сам от них не в восторге. Но большинство лоулендеров благоволят королю Оранскому, и… - он сделал паузу, - ты не должна забывать об этом.
Я сердито посмотрела на него. Ведь именно из-за хриплого дыхания оранжевого короля тень "ведьмы" легла на Кору. Я ожесточенно шила, с усилием проталкивая иголку сквозь кожу.
- А вот Хайленд… Там все иначе. Его я тоже никогда не видел - хайлендеры живут далеко, очень далеко на севере, и я уже слишком стар, чтобы отправиться к ним. Но говорят, что это страшно дикие места. Ветры и дожди, и топи, и вечный волчий вой. И люди свирепые. Чтобы там существовать, нужно быть бездушным, жестоким человеком.
- Жестоким?
- Ага. Беспощадным. Никаких законов. То есть там не те законы, по которым живет народ в Лоуленде. У них свой собственный язык. Своя вера. - Он отхлебнул бульона, вынул из миски кость, оглядел ее, кинул в огонь и сказал: - Их ненавидят.
- Кто?
- Лоулендеры ненавидят хайлендеров, как лошади ненавидят оводов. Ты скоро в этом убедишься.
- За что ненавидят?
Он пожал плечами:
- За творимое ими беззаконие. За католическую веру. Они говорят, что Хайленд тянет нацию вниз… Что тамошние кланы - настоящие банды варваров. Они вечно грызутся между собой, и среди них много известных негодяев. Даже я слышал кое-что о них - я! Здесь, на границе! В основном о Макдоналдах.
- О ком?
- Клан, ветвистый, словно старое дерево. Много чего говорят о тех Макдоналдах, что живут в Гленко, - об их сверкающих клинках… О набегах.
Я сделала стежок и подумала о том, как мало знаю о мире. О том, как далеко осталась моя прошлая жизнь, с остролистом и лягушками на болотах. Вообще-то, она казалась неплохой - та жизнь, что я провела в Торнибёрнбэнке. Там я не встречала людей, которые говорили бы на своем собственном языке. Эта жизнь, нынешняя, кажется тяжелее. В ней больше тьмы, сквозь которую надо пройти.
Некоторое время я молчала. Потом прошептала:
- А что же мы? Такие, как я? Что у них значит "ведьма"? Там, откуда я родом, нас вешают или топят в прудах. Или судят, подвергают испытаниям, и если не убивают сразу, то в нас всю жизнь летят камни.
Он поднял на меня взгляд, и я предположила, что у Сливы были дети - потому что он смотрел нежно, как смотрят родители. А еще слегка печально. Наверное, ему хотелось, чтобы в моей жизни было что-то большее, чем шитье куртки в лесу, большее, чем может довольствоваться "ведьма". Он потер свое пятно тыльной стороной ладони:
- В моей юности здесь шла зверская охота на ведьм. В графстве Файф сожгли женщину, и толпа на рыночной площади долго топтала то, что осталось от ее тела.
Выражение моего лица заставило его поспешно добавить:
- Это случилось в восточных землях. Там, в рыбацких деревушках, было хуже всего. Так что не стоит тебе ехать на восток.
- А как на северо-западе?
Он отхлебнул бульона, пожевал губами, потом сглотнул:
- Ага. Там должно быть получше. Наверное, меньше опасности для тебя будет в самых диких местах - так, как ненавидят хайлендеров, тебя вряд ли когда-нибудь возненавидят.
Я кивнула.
Мне хотелось увидеть небеса, раздуваемые ветром. Побывать там, где все еще звучит волчий вой.
"Скачи на северо-запад, - сказала Кора. Наверное, и впрямь у нее был дар предвидения. - Оставайся там". Северо-запад.
- Ага, - произнесла я похоже, как говорил Слива.
И дошила куртку, да так удачно, что она села на него как влитая.
Сэр, я рассказываю вам все это неспроста. Нужно, чтобы вы знали, какова на самом деле Шотландия. Возможно, вам все известно про две страны и про то, как равнинные люди ненавидят горных. Культурные ненавидят диких. Города ненавидят долины.
Хайленд и Лоуленд. Запишите это.
Напишите еще вот о чем.