Шаг за шагом неясное и загадочное становилось - во всяком случае, так мне чудилось - ясным. И тогда появлялись отдельные заметки, цитаты, и размышления складывались в очерки. Но тут же вырастали новые вопросы, и вновь надо было отыскивать тропки в этом тёмном, топком лесу, пытаясь понять причинноследственную связь событий, неожиданность исторических метаморфоз, игру человеческих судеб и поступков.
Наконец, книга вроде бы сложилась. Оставалось отнести её в издательство. Но, перечитав написанное, я с ужасом убедился, что до окончания работы ещё очень далеко. Слишком многое осталось невыясненным, недосказанным, необъяснённым… И тогда стали возникать новые главки и очерки.
Так продолжалось до тех пор, пока я, в конце концов, не понял: написать эту книгу до конца невозможно. Потому что постижение Петербурга может быть только процессом, таким же огромным и нескончаемым, как сам город. И авторская цель вовсе не в том, чтобы отыскать ответы на все вопросы. Она гораздо скромней - чтобы будущий читатель стал соавтором этих заметок.
… Книга вышла в конце 2006 года. Она получила немало положительных откликов. Но были и отрицательные. И я им тоже был по-своему рад: значит, моя работа не оставила читателей равнодушными. Причём интерес к книге не угасал даже после того, как весь тираж давно разошёлся. Кто-то просил почитать авторский экземпляр, кто-то отыскал текст в Интернете, кто-то спрашивал, где можно купить книгу в бумажном варианте…
Но главное - читатели интересовались, почему я ничего не написал про такую-то эпоху, про таких-то знаменитостей и про такую-то коллизию в истории Петербурга, и мне нечего было ответить, потому что читатели были правы. Тем более я и сам уже подумывал о том, чтобы вернуться к этой книжке. И потихоньку даже начал собирать материал и размышлять над некоторыми темами. И чем дальше, тем больше захватывала меня эта работа. Может быть, даже сильнее, чем в первый раз.
Так родился новый вариант книги. Последний ли? Бог весть…
Месте гения
В минувшее гляжу… Так из окна,
Что в комнате на верхнем этаже,
глядят во двор-колодец: мутный взгляд
летит, вертясь, цепляясь за карнизы,
туда, туда - где мусорные баки,
заплёванные крышки водостоков,
исхоженный, измученный асфальт
и редкие случайные шаги…Александр Вагин
Одна из самых трудных загадок, которые хранит Петербург, - что считать его божеством, духом-хранителем, genius loci?
Как только не называли этот город!
Фёдор Головин, один из сподвижников Петра I, нарёк едва народившийся городок на Неве Петрополем [12. С. 88]. Потом, очень скоро, появилось новое имя, тут же ставшее официальным, - Санктпитербурх. Первая часть - из латыни, вторая и третья - из голландского. И нет ничего удивительного, что народ сразу и навсегда сократил сей заковыристый триптих до простого и общепонятного - Питер. Именно так: на голландский манер. Потому что в ту пору учителями были голландцы, да и сам Пётр с удовольствием откликался на "Питера". Когда и почему произошла перелицовка в немецкий "Санкт-Петербург", неизвестно до сих пор. Можно только догадываться, что самим жителям вся эта иностранщина была не очень-то по сердцу. Частенько они всё же называли город чисто по-русски: Петроград. Помните, у Пушкина в "Медном всаднике": "Над омрачённым Петроградом / Дышал ноябрь осенним хладом" [16. Т. 4. С. 384]?
Кроме того, многие ещё при жизни царя-основателя обходились без всякого "Санкт", словно запамятовав, что новая столица поименована в честь апостола, а вовсе не царя Петра. Что ж, дело понятное - до святого далеко, а до государя, который разгуливает по городским стройкам с увесистой палкой, - ох, как близко. К тому же сам царь, с присущей ему скромностью, на забвение святости имени города никому не пенял.
Спустя 211 лет после рождения, 18 августа 1914 года, в антинемецком угаре в связи с начавшейся войной Санкт-Петербург - по инициативе Николая II - был переименован в Петроград. Решение славянизировать имя столицы было сущей нелепостью. Ведь воевать взялись не с немецким языком и даже не с немецким народом, а с германским государством (кстати, в ту войну, соблюдая полную, как сказали бы сейчас, политкорректность, противника именовали - и официально, и в уличной толпе - не немцем, а именно германцем). Но главное - город, таким образом, лишался своего небесного покровителя. И уж совсем было обидно, что новое название ставило северную столицу в один ряд с Елисаветградом (Херсонской губ.), Константиноградом (Полтавской губ.), Новоградом (Волынской губ.), Павлоградом (Екатеринославской губ.)…
Многие горожане, обладавшие иммунитетом против националистической бациллы, выражали недовольство сменой имени столицы. Художник Константин Сомов называл это позором [19. С. 10]. Александр Бенуа часто повторял, что это наименее простительная ошибка из всех многочисленных ошибок Николая II, ибо она - "измена Петербургу" [8. С. 320]. Даже некоторые представители самой власти были против инициативы царя. Бывший министр народного просвещения, а в ту пору петербургский голова Иван Толстой записал в личном дневнике: "Такого рода шовинизм мне совсем не нравится, являясь довольно печальным предзнаменованием…" [9. С. 189].
Однако недаром подмечено, что чехарда с переименованиями - одна из любимых русских забав. Всего через два дня после смерти первого большевистского вождя, 26 января 1924 года, по решению II Всесоюзного съезда Советов город получил новое официальное имя: Ленинград. Именной ряд выстраивался явно по нисходящей: от святого - к помазаннику Божьему, а от него - и вовсе к политическому деятелю с сомнительной репутацией. Но в стране воинствующего атеизма это уже мало кто замечал. Новый угар, вождистского фанатизма, туманил головы. Причём настолько, что даже "некоторые ретивые цензоры требовали переименовать петрографию в ленинграфию…" [15. С. 318].
Справедливость восторжествовала только 6 сентября 1991 года, когда в результате городского референдума Ленинград, наконец, снова стал Санкт-Петербургом.
Параллельные заметки. Кстати, по-разному называли этот город не только в самой России, но нередко и за рубежом. Историк Михаил Талалай отмечает, что до сих пор "греки называют наш город Петрополь (точнее, Агия-Петрополис), чехи со словаками - Петрохрад (без приставки Свято-), финны - Пиетари" [20. С. 254].
Впрочем, метафорических названий у города было намного больше.
Пётр I любовно сравнивал своё детище с "парадизом", раем земным. Кроме того, царь частенько величал юную столицу то "северным Амстердамом", то "северной Венецией". В таких ассоциациях для него раскрывались две важнейшие ипостаси будущего города - функциональная и архитектурная: новая столица России должна была вырасти в крупнейший порт и стоять на реках и каналах. Обычно все деспоты - великие мечтатели, и невский мечтатель мало чем отличался от своего кремлёвского наследника.
При Екатерине II столицу стали вдобавок называть "Северной Пальмирой", намекая тем самым на сравнение российской императрицы с прославленной Зиновией, властительницей древней сирийской Пальмиры, которая противостояла всесильному Риму.
Однако гордая мечта основателей и первостроителей Петербурга в дальнейшем кое-кому стала казаться одним из проявлений пресловутого русского квасного патриотизма, стремлением заткнуть за пояс весь мир, а потому все эти величественные эпитеты они заменили ироничным: "северная вторичность". В частности, Александр Герцен с насмешкой утверждал, что "…Петербург тем и отличается от всех городов европейских, что он на все похож…" [10. Т. 2. С. 392].
Поэты любили именовать Петербург "Петрополем" или "Петрополисом" (от греч. petros - камень, polis - город). Захватившие власть коммунисты - "городом Ленина" и "колыбелью революции". Журналисты, уже на моей памяти, - "великим городом с областной судьбой". Наконец, на исходе ХХ века первый президент России Борис Ельцин подписал указ о присвоении Петербургу звания "культурной столицы". Но чего в таком статусе оказалось больше - уважения или горестной насмешки, - понять было трудно, ведь почти все ведущие центры культуры, а также большинство выдающихся деятелей на этом поприще давно находились в Москве.
Собрание определений, которые когда-либо давали Петербургу, настолько обширно, а главное, разношёрстно, что подчас даже не верится, будто всё это сказано об одном и том же городе. Николай Карамзин называл Петербург "блестящей ошибкой", Тарас Шевченко - "городом-упырём", Фёдор Достоевский - "умышленным", "самым угрюмым" и "самым фантастическим из всех городов земного шара", Константин Аксаков - "памятником насилья", Николай Некрасов - "роковым", Александр Блок - "неуловимым", Николай Бердяев - "катастрофическим", Николай Агнивцев - "гранитным барином", "блистательным" и "странным".
Ещё говорили: "город-выскочка", "город-декорация", "город-театр", "город-компиляция", "город-Вавилон" и, наконец, "четвёртый Рим" (в противовес Москве - "третьему Риму").
В народе Питер "любовно" именовали "полковой канцелярией", "чиновничьим департаментом"; говорили: "Питер все бока вытер", "Кому город, а кому и ворог"…