* * *
Мария Стюарт и ее родственники были не единственными, кто не давал спокойно спать престарелой любовнице. Ее враги-протестанты также причиняли ей беспокойство. Число этих людей необозримо увеличилось, и их упорство переходило всякие границы. Они не довольствовались тем, что наносили оскорбление Богу, вели себя вызывающе по отношению к Церкви, они, кроме этого, осмелились посягнуть на спокойствие придворных, грандов, на частную жизнь короля! Неслыханное оскорбление, которое несколько лет тому назад нанес королю портной, вновь и вновь повторялось в протестантских проповедях, становилось содержанием памфлетов, песенок. Кальвинисты во всеуслышание называли имя фаворитки, осуждали супружескую измену Христианнейшего короля.
Диана лучше, чем кто бы то ни было, знала, как Генрих ненавидел скандалы и боялся их. Эти слухи могли заставить его оцепенеть от ужаса, терзаться сомнениями, поверить в необходимость отнять опасное оружие у тех, кого он поклялся погубить именем христианской церкви.
И это еще была не самая серьезная опасность. Молодая красавица могла бы пренебрежительно относиться к презрительным отзывам, насмехаться над проповедями так же, как и над сатирой. Но этого уже не могла себе позволить женщина, стоявшая на пороге зимы своей жизни, потрясающая представительница старого поколения, каждая черта лица которой была уязвима.
Злословие протестантов превратило Ориану в Иезавель. Его нужно было остановить любой ценой и покарать.
Вплоть до 1557 года правительство довольно сурово преследовало еретиков, но непостоянно и иногда непоследовательно. Затем король внезапно осознал, каких невиданных успехов достигла "секта", и прибег к крайним средствам: 13 февраля 1557 года он попросил у папы разрешения на установление Инквизиции во Франции. Впрочем, протестанты, к которым каждый день примыкало множество недовольных, ничуть не были этим напуганы.
Пятого сентября, в разгар смутного периода, последовавшего за поражением, была обнаружена "ассамблея, проводимая на улице Сен-Жак… где присутствовало бессчетное количество мужчин и женщин благородного происхождения, а также и простого люда, которым читали проповеди на Женевский манер, и большинство из них было арестовано, что вызвало много шума и волнение в народе".
Диана потребовала примерного наказания. "Госпожа герцогиня де Валентинуа, - Написал 24 октября кардиналу Караффе нунций Лоренцо Ленти, - здесь при дворе активно способствует успеху дела религии и святой римской Церкви: она ожесточенно борется со всеми противниками веры и делает все для того, чтобы они были наказаны за их грехи".
Итак, нет никаких сомнений: ожесточение Генриха против протестантов и возобновление его дружбы, его привязанности к Монморанси, эти два чувства, которые в дальнейшем спровоцировали революцию в Европе, заронила, поддержала и укрепила в сердце короля Диана де Пуатье.
"Священный мир"
Франция 1558 года была подобна колоссу, которого пожирали три опасные болезни: анархия центральной власти - упадок в экономике - раскол внутри страны. При дворе правительственные круги были подвластны козням заговорщических группировок. В деревнях вдоль дорог можно было увидеть умерших от голода людей. Стоимость ливра - довольно показательный факт - за пятьдесят лет уменьшилась вполовину. Девальвация, инфляция, чрезмерно высокие налоги, рост цен доводили до изнеможения рантье, чиновников, мелкую знать. Целые города лежали в руинах.
Эта ситуация не меньше, чем духовный кризис, повлияла на невиданный размах идеи Реформации, приверженцы которой составляли примерно треть населения.
Значительное, преследуемое меньшинство, которое находило поддержку у немецких принцев, союзников короля, и в армии, состоявшей, по большей части, из наемников-лютеран и протестантов, неизбежно и даже вопреки собственной доктрине превратилось в партию оппозиции. При этом ни у кого не появлялось мысли о необходимости отделения церкви от государства. Но как же, чуть позже, ученики Кальвина, среди которых находился первый принц крови (Антуан де Бурбон) общались с представителями всех слоев населения, как же эти увлеченные люди могли не попытаться сначала отречься от королевской власти, а затем и захватить ее?
Какое-то время спустя после Сен-Кантена протестанты еще не понимали, что из этой первой необходимости для них уже выросла вторая. "Во всех уголках государства пылает огонь, и воды всех морей не было бы достаточно, чтобы потушить его", - писал Кальвину пастор Макар.
Французский король, который бы больше, чем о религии, заботился о мировом господстве, вероятно, захотел бы встать во главе этой обширнейшей революции, охватившей всю Европу, и превратить войну в крестовый поход наоборот, с новыми силами нанеся неотразимый удар Риму и Австрийскому дому.
Но Генрих II, не способный на такое, естественно, стремился к миру, чтобы установить порядок в своем государстве. Теперь, после взятия Кале, это уже не было позором, он даже мог выдвигать свои условия Филиппу II, который точно так же нуждался в деньгах и мечтал вновь перейти через Пиренеи. Впрочем, таковы были его намерения, когда назначали дату совещания между Гранвелем и кардиналом Лотарингский.
И тут произошли два решающих события: все так же воинственно настроенный Карл Лотарингский умышленно сорвал только что начавшиеся переговоры; протестанты провели то, что мы бы назвали массовой демонстрацией.
На протяжении шести дней тысячи "протестантов" различного происхождения во главе с Антуаном де Бурбоном, ставшим королем Наварры, шествовали по улице Пре-де-Клерк в Париже, распевая псалмы. Городские власти были бессильны что-либо сделать, чтобы заставить их молчать, а вмешавшиеся стражи порядка были вынуждены отступить.
Генрих представил себе восставших еретиков, захвативших целую улицу. Безмерно потрясенный, он воскликнул:
- Я клянусь, если я улажу внешнеполитические дела, я сделаю так, что на улицах прольется кровь и будут валяться головы этого лютеранского сброда!
Это было невозможно, пока длилась война, конца которой Гизы не хотели.
Тогда король преисполнился чрезвычайного доверия к своим пленным друзьям, Монморанси и Сент-Андре. О большем испанцы не могли даже мечтать.
Генрих отправил коннетаблю письмо, проникнутое отчаянием:
"Я умоляю Вас, друг мой, верить в то, что я несчастлив, с тех пор, как Вы меня покинули, и не буду счастлив, если Господь не смилостивится надо мною и я не увижу Вас в добром здравии.
Кроме того, Вы можете быть уверены, ничто не сможет разлучить меня с Вами, кроме смерти, которую я с радостью встречу и умру довольным, когда наступит мир и я увижу человека, которого я люблю и ценю больше всех в мире".
Сам же Монморанси желал заключения мира любой ценой. Те слова, которыми в 1556 году превозносили проницательного министра, уже не подходили для человека, который более, чем о триумфе своей политики, заботился о том, как освободиться, измотать силы своих соперников, попасть, как он говорил, в положение "вице-короля", и даже сделать так, чтобы уменьшили огромный выкуп за коннетабля Франции. Сент-Андре руководствовался не лучшими побуждениями. Черпая силы в поддержке, которую им оказывала Диана, они прежде всего надеялись добиться безоговорочного королевского расположения.
События, произошедшие на поле военных действий летом, - взятие Тионвиля, которое компенсировало поражение при Гравелине, визит Сент-Андре и давление со стороны любовницы подвели Генриха к принятию окончательного решения. О нем не было известно за пределами покоев Дианы, так как король Франции, из страха перед Гизами, действовал, как заговорщик. Он написал коннетаблю:
"Друг мой, я уверяю Вас, что господин де Гиз не хочет мира, каждый день он пытается мне доказать, что сейчас у меня больше средств для того, чтобы вести войну, чем когда бы то ни было, и что, продолжая войну, я не потеряю больше, чем если бы Вы пришли к согласию. Делайте все, что в Ваших силах для того, чтобы наступил мир. Не показывайте это письмо никому, кроме маршала Сент-Андре, а затем сожгите его. Этот человек (Гиз) здесь сказал в разговоре с кем-то, что, пока война продолжается, ни один из вас не покинет тюрьмы, поэтому считайте это делом, которое относится лично к Вам".
Простой монах сумел объединить тайной связью Христианнейшего короля и короля католического. Он настолько в этом преуспел, что шестого октября оба правителя уже назначили своих полномочных представителей и назвали местом проведения совещания Серкан. Генрих побоялся не допустить туда Гизов: с его стороны вместе с Монморанси и Сент-Андре присутствовал также кардинал Лотарингский. Испанцы, для которых этот враг был опасен, поспешно разрешили коннетаблю "навестить" своего господина в Амьенском лагере. Монморанси пообещал им "сотворить чудо".
Как был рад Генрих! Ускользнув от Гизов, он помчался, несмотря на поздний час, на встречу с пленником. Монморанси выглядел не лучшим образом.
"Теперь это был маленький старичок с опухшим лицом, отвисшей челюстью, черепом, прикрытым чепчиком под шапочкой, с потухшим взором, неверным шагом".
Король с восторгом обнял его и увлек в свою комнату. Два дня и две ночи они не расставались. Они говорили о Гизах в таких выражениях, которые, когда вскоре дошли до ушей герцога, чуть не заставили его "умереть от горя". Коннетабль вернулся в испанский лагерь, располагая абсолютным могуществом. Министры Филиппа II решили, что теперь французы оказались полностью в их руках.