Юг Англии превратился в огромный военный лагерь: восемь дивизий, сто восемьдесят тысяч человек, пять тысяч кораблей и одиннадцать тысяч самолетов готовились пересечь Ла-Манш и пойти на штурм вражеских позиций, которому должна была предшествовать высадка парашютистов-коммандос. Во втором эшелоне следовала армия из двух миллионов солдат. Их главнокомандующий генерал Эйзенхауэр не имел большого опыта, но командующие сухопутными, морскими и воздушными силами (соответственно Монтгомери, Рамсей и Ли-Мэллори) были талантливыми профессионалами. В гуще народа, занятого подготовкой самой крупной операции по высадке морского десанта за всю мировую историю, можно было заметить силуэт слегка горбящегося человека в шляпе-котелке и с сигарой в зубах, который неутомимо осматривал авиационные базы, корабли, снаряжение и оружие, расспрашивал солдат и давал советы их офицерам, даже задумал лично участвовать в деле на борту крейсера "Глазго"! Ни под Омдурманом, ни в Ледисмите или Антверпене еще не удавалось удержать Черчилля в стороне от решающего сражения. И кто знает, может, он снова покажет себя героем в рукопашной? Именно этого опасалось его окружение, поспешившее призвать на помощь единственного человека в мире, способного отговорить Уинстона от его замысла, – короля Георга VI. Потребовалось два монаршьих послания, вежливых, но повелительных, чтобы старый вояка поборол притяжение опасности. Но с 3 июня он переберется в Портсмут, поближе к театру военных действий, и разместится рядом со штабом Эйзенхауэра; из своего специального поезда он мог за всем следить и все контролировать. "Мистер Черчилль, – прокомментирует Иден, – проявил изобретательность, но комфорт при этом пострадал: было очень тесно, имелась всего одна ванная комната, находившаяся рядом с его купе, и всего один телефон. Черчилль почти не вылезал из ванны, а генерал Исмей все время сидел на телефоне, так что хотя физически мы находились ближе к театру военных действий, было практически невозможно что-либо делать".
Идену удалось уговорить премьер-министра пригласить генерала де Голля накануне высадки. Заставив себя долго упрашивать, генерал прибыл 4 июня в Портсмут, где Черчилль собирался принять его в своем штабном вагоне, рассказать за хорошим обедом о готовящейся операции и свозить к Эйзенхауэру. Но по уже известным нам причинам с французскими властями не было заключено никакого договора о гражданском управлении, Францию планировалось освобождать без их участия, союзники намеревались запустить в хождение на ее территории свои оккупационные деньги; генерал де Голль был поэтому в скверном настроении и после обычного обмена дежурными любезностями то, что должно было стать дружеским, сердечным франко-британским застольем, закончилось скандалом. "Я заметил, – сказал де Голль ледяным тоном, – что правительства Вашингтона и Лондона приняли решение обойтись без договора с нами. […] Не удивлюсь, если завтра генерал Эйзенхауэр по указанию президента США и с вашего согласия объявит о том, что берет бразды правления Францией в свои руки. И как же, по вашему мнению, мы должны себя вести при таких принципах? […] Давайте, воюйте с вашими фальшивыми деньгами!" Черчилль, которому все труднее удавалось сдерживать себя, в конце концов сорвался на крик: "Никогда Великобритания не станет ссориться с США из-за Франции. […] Знайте это! Всякий раз, если мне придется выбирать между вами и Рузвельтом, я выберу Рузвельта!" Иден не выказал одобрения, а Бевин подчеркнул, что Черчилль говорил от себя лично, а не от лица британского кабинета. Взбешенный премьер-министр ничуть не успокоился. Поскольку генерал отказался выступить с обращением к французам после Эйзенхауэра утром дня J и отправить офицеров связи в составе десантов, то в ночь на 6 июня шум и грохот доносились не только с нормандских пляжей: Черчилль в пароксизме гнева кричал майору Мортону: "Идите и скажите Беделлу Смитту, чтобы посадил де Голля в самолет и отправил в Алжир, пусть даже в кандалах, если потребуется. Нельзя позволить ему вернуться во Францию!" Но Мортон хорошо знал характер своего патрона, и под нажимом Идена приказ о высылке был отменен на рассвете 6 июня. Закончилась самая длинная ночь, начинался самый длинный день.
Сложность операции, погодные условия и мощь немецких береговых укреплений вызывали сомнения в успехе операции, но через двое суток из Франции начали приходить окрыляющие известия: потери на нормандском берегу оказались меньше, чем ожидалось; британские и канадские войска наступали на восток по трем направлениям, стремительно развивая успех в ширину в направлении Байе и Кайена, тогда как западнее два американских корпуса, высадившихся на пляжах в секторах "Омаха" и "Юта", хотя и с большими сложностями, но все же смогли соединиться и продолжить движение к Шербуру. С этого момента, несмотря на гигантские трудности со снабжением из-за разыгравшейся на Ла-Манше бури, генерал Монтгомери смог осуществить свой план кампании: сковать большую часть немецких дивизий восточнее Кайена с целью позволить американским войскам занять Котентен и Бретань, затем обойти немцев с юга, двигаясь к Авраншу и Аржантену. Подавляющее превосходство союзников в воздухе вкупе с действиями французских партизан парализовало контратаки немцев, нарушив их коммуникации, и к середине июля двадцать пять союзнических дивизий численностью более миллиона человек при ста семидесяти тысячах грузовиков и транспортеров перешли в крупномасштабное наступление на запад и северо-восток. Немецкое командование, ожидавшее высадки в Па-де-Кале, отреагировало слишком поздно и уже не имело средств остановить развертывание союзнических войск.
Черчилль испытал огромнейшее облегчение. Три недели до высадки и три недели после он провел в "карточной" комнате или Ставке главнокомандующего, жадно ловя даже самые незначительные новости с фронта; совещания Военного кабинета и начальников штабов заканчивались теперь еще позже, чем обычно, и, как всегда, премьер-министр неоднократно лично вмешивался в подготовку и обеспечение операции, добиваясь, чтобы "бойцы и оружие" доставлялись во Францию прежде "психиатров и кресел дантиста", чтобы в Мурманск отправился новый конвой, чтобы старые линкоры и крейсеры использовались для поддержки флота, обстреливавшего французское побережье, чтобы разумно распорядились польской бригадой. С 12 июня он уже проводил инспекционные поездки на фронте в Нормандии; находясь на борту эсминца, следовавшего вдоль берега, не удержался от соблазна приказать открыть огонь по немецким позициям, "чтобы поучаствовать в войне и вызвать врага на бой". Тогда последнее не удалось, но уже на следующий день на Лондон обрушились первые крылатые ракеты "Фау-1", и маршал Брук записал в дневник: "Уинстон помолодел лет на десять, поскольку летающие бомбы вернули нас на передовую". Кое-кто никогда не меняется…
Но если кампания во Франции не смогла отвлечь на себя все внимание премьер-министра, то только потому, что летом 1944 г. его взор был устремлен и к берегам Италии. 4 июня союзнические войска под командованием генерала Александера вошли в Рим, и британские начальники штабов рассчитывали использовать успех для прорыва на север в направлении Пизы, Римини и Флоренции. Генералы Уилсон и Александер даже планировали высадку на северном побережье Адриатики, за которой последовало бы наступление на Любляну, а затем и на Вену, в чем их горячо поддержал премьер-министр. Не разделяя этого оптимизма, начальники штабов все же прекрасно понимали целесообразность продолжения операций в Италии, которые уже вынудили рейх перебросить с Восточного и Западного фронтов восемь дивизий для усиления обороны на юге. При мощной поддержке Черчилля британские генералы потребовали от американских коллег оставить в Италии те войска, что предназначались для операции "Энвил" по высадке десанта на юге Франции. Увы! Соотношение сил теперь было в пользу американцев, они заказывали музыку: 29 июня они ответили категорическим отказом, заявив, не позволят никакому "периферийному отклонению" сорвать операцию "Энвил" (после переименования – "Драгун"), от которой генерал Маршалл ожидал решающих результатов. С болью в душе англичане подчинились, и семь дивизий были отозваны из Италии для высадки в Южной Франции, состоявшейся 15 августа 1944 г.
"Чистое безумие", – сказал про эту операцию Черчилль, приняв, тем не менее, участие в ее подготовке. Но ему не сиделось на месте, и в промежутке между французскими высадками он отправился в Италию, где проводил совещания с генералами, подбадривал солдат и объехал всю линию фронта; генерал Александер, знавший, с кем имеет дело, дал ему пострелять по врагу из пушки, что вызвало у премьера совершенно детский восторг. Но если военные снисходительно относились к игре премьер-министра в солдата, то мидовцам были совсем не по душе его игры в дипломата. 12 августа он встретился в окрестностях Неаполя с вождем югославских партизан; неисправимый романтик с его неизменным самовнушением все еще считал маршала Тито этаким Робин Гудом и националистом, которого он поддерживал, вооружал и даже укрывал на острове Вис, когда немцы выдавили его из Югославии. Эксплуатируя на полную катушку склонность премьер-министра принимать желаемое за действительное, Тито заверил его, что "не имеет ни малейшего намерения устанавливать в Югославии коммунистическую систему", хотя и не решается заявить об этом открыто. Черчилль долго восхвалял своему собеседнику достоинства конституционной монархии (от которой тот отрекся девять месяцев назад) и, воодушевленный собственной речью, написал потом жене, что "эта встреча была весьма полезной и теперь, похоже, Тито будет более расположен прислушиваться к нашим пожеланиям".