Поначалу мало кто ожидал, что политика гласности, провозглашенная в начале 1986 года, приведет к каким-то радикальным переменам. Кампания за повышение гласности поначалу воспринималась так же, как бесчисленное множество предыдущих инициатив государства - кампаний, которые мало что меняли, приходили и уходили, пока жизнь продолжала течь своим обычным чередом. Однако довольно скоро, в течение года, у многих советских людей начало появляться ощущение того, что в стране происходит нечто беспрецедентное и ранее невообразимое.
Вспоминая те годы, многие говорят о "переломе сознания" и "сильнейшем шоке", который они в какой-то момент испытали, об ощущениях воодушевления и даже восторга, которые пришли на смену этому шоку, и о ранее необычном желании принимать участие в происходящем.
Тоня М., школьная учительница из Ленинграда, 1966 года рождения, запомнила тот момент, когда в 1987 году она вдруг окончательно осознала, что вокруг происходит "что-то нереальное, чего раньше было себе не представить". Она описывает этот момент так: "Я ехала в метро, как обычно читала журнал "Юность" и вдруг испытала сильнейший шок. Я прекрасно помню этот момент… Я читала только что опубликованный роман Льва Разгона "Непридуманное". Раньше было просто не представить, что когда-нибудь напечатают что-то даже отдаленно напоминающее этот роман. После этой публикации поток прорвало". Студентка Ленинградского университета Инна, 1958 года рождения, тоже хорошо запомнила момент, который она называет "первым откровением". Он произошел на рубеже 1986–1987 годов: "Для меня перестройка началась с публикации в "Огоньке" стихов Гумилева". Инна, в отличие от большинства советских читателей, читала стихи Гумилева и раньше, в рукописных копиях. Однако она никогда не могла представить, что эти стихи появятся в официальных изданиях. Для нее откровением стали не сами стихи, а факт их публикации в советской печати и положительное обсуждение поэзии Гумилева вообще.
После этого поток новых, прежде немыслимых публикаций стал нарастать в геометрической прогрессии. Возникла и приобрела популярность новая практика чтения всего подряд. Многие начали обсуждать прочитанное с друзьями и знакомыми. Чтение новых публикаций и публикаций того, что раньше не могло быть опубликовано, превратилось во всенародную одержимость. Между 1986 и 1990 годам и тиражи большинства газет и журналов постоянно росли с рекордной скоростью. Первыми выросли тиражи ежедневных газет, особенно во время XIX партийной конференции 1986 года. Самым крупным и быстро растущим был тираж еженедельника "Аргументы и факты" - он вырос с 1 млн. экземпляров в 1986 году до 33,4 млн. в 1990-м. Но и другие издания отставали ненамного. Тираж еженедельника "Огонек" вырос с 1,5 млн. в 1985 году до 3,5 млн. в 1988-м. Выросли и тиражи "толстых" ежемесячных журналов: тираж "Дружбы народов" вырос с 119 тыс. в 1985 году до более 1 млн. в 1990-м, тираж "Нового мира" вырос с 425 тыс. в 1985 году до 1,5 млн. в начале 1989 года и вновь подскочил до 2,5 млн. к концу лета 1989 года (когда журнал начал печатать "Архипелаг ГУЛАГ" Солженицына, ранее недоступный широкому советскому читателю). В киосках пресса раскупалась с такой быстротой, что, несмотря на растущие тиражи, многие издания купить стало практически невозможно. В письмах в редакцию "Огонька" читатели жаловались, что им приходится занимать очередь в киоски "Союзпечати" с 5 часов утра - за два часа до их открытия, - чтобы иметь возможность приобрести свежий номер журнала.
Как и большинство людей вокруг, Тоня М. старалась читать как можно больше новых публикаций. Она договорилась с подругой Катей, что каждая из них будет подписываться на разные толстые журналы, "чтобы можно было ими обмениваться и больше читать. Тогда многие так делали. Я целый год провела за непрерывным чтением новых публикаций". Стремительные перемены опьяняли. Тоня, всегда ощущавшая себя советским человеком и не отождествлявшая себя с диссидентами, неожиданно для себя поддалась новому критическому настрою, испытывая восторг оттого, что столько людей вокруг чувствовало то же самое. "Все это было так внезапно и неожиданно", - вспоминает она, "и полностью меня захватило". Она читала "Крутой маршрут" Евгении Гинзбург, "Жизнь и судьбу" Василия Гроссмана, отрывки из книг Солженицына, книги Владимира Войновича. У Гроссмана, вспоминает Тоня, "я впервые наткнулась на мысль о том, что коммунизм может являться формой фашизма. Мне такое никогда в голову не приходило. Он не говорил об этом открыто, а просто сравнивал пытки, применявшиеся в обеих системах. Я помню, как я читала эту книгу, лежа на диване в своей комнате и остро ощущая, что вокруг меня происходит революция. Это было потрясающе. У меня произошел полный перелом сознания. Я делилась своими впечатлениями с дядей Славой. Его больше всего радовало то, что стало можно критиковать коммунистов".
В результате чтения журналов, просмотра телепередач и постоянного обсуждения прочитанного и увиденного, чем занимались, казалось, все вокруг, в общественном языке появились новые темы, сравнения, метафоры и идеи, приведшие в конце концов к глубокому изменению доминирующего дискурса и сознания. В результате к концу 1980-х - началу 1990-х годов возникло ощущение того, что Советское государство, так долго казавшееся вечным, может быть не так уж и вечно. Итальянский социолог Витторио Страда, подолгу живший в Советском Союзе до начала перестройки и во время ее, вспоминает, что в те годы у советских людей возникло ощущение ускорившейся истории. По его словам, "никто, или почти никто, не мог себе представить, что крах советского режима будет таким близким и скорым, как это произошло. Только с перестройкой… пришло понимание, что это начало конца. Однако сроки этого конца и то, как он наступил, оказались ошеломляющими" (Страда 1998: 12–13).