- Эй, фрицы! Не орать! Руэ! Буду стрелять!
Немцы притихли, понимая, что русский шутить не будет и может дать очередь через дверь. Теперь молчание воцарилось надолго.
Вдали слышались гул канонады, эхо отдельных взрывов, протяжный звук летящих далеко самолетов. Где-то на окраине поселка отчетливо простучала трель автоматной очереди. Мартовская ночь на подступах к Кёнигсбергу была тревожно-жуткой, готовой в любую минуту разорваться грохотом взрывов и громом артиллерийских орудий.
Спустя некоторое время шарфюрер снова заговорил приглушенным голосом, почти шепотом, но теперь уже совсем другим, примирительно-доверительным тоном:
- Камрады, так вышло, что мы заканчиваем войну в этом вонючем сарае. Завтра, быть может, нас всех расстреляют. Каждый в этой ситуации выплывает сам. Вы можете рассказывать русским все, что заблагорассудится: говорить правду, болтать чушь о том, что вы всегда сочувствовали коммунистам и пошли в диверсионный отряд только для того, чтобы перейти на сторону русских. Скажу сразу, можете поверить мне на слово, русских вы не проведете. Они уже давно не верят в пролетарский интернационализм немцев и готовы растерзать любого, кто им кажется "истинным фашистом".
Говоривший замолк, как будто подбирая слова для убедительности. Затем зашептал снова:
- Но я хочу всех предупредить, особенно тебя, Хорст Мирус. Не дай бог, если вы проговоритесь об объекте "Б-Зет"! Уверяю вас, что у СД руки достаточно длинные, чтобы дотянуться до вас и сюда. Если русские сохранят вам жизнь и пойдут на перевербовку, то это не значит, что вы спасены. Вспомните Фингера! Русские выудили из него все, что могли, заставили его стать предателем, но горло ему перерезали все-таки ребята из СД!
- Господин шарфюрер, не надо нас убеждать в этом. Большинство из нас не первый раз на задании. Мы уже повидали всякое. Да и испугать нас, наверное, уже нельзя… - проговорил кто-то из прежде молчавших. - Кроме того, все кончено. Вы все это знаете. Германия погибла. И нет смысла жить…
- Эрнст, ты всегда был отменным философом. Только именно из-за вас, интеллигентов, Германия оказалась в дерьме. Фюрер открыл для всех нас дорогу в будущее, а вы своей болтовней и вечным нытьем привели народ к гибели. Один ваш Штауффенберг чего стоит! Все предатели - это интеллигенты…
За дверью раздались голоса. Затем шум отодвигаемого засова.
- Выходи по одному! Ком, ком!
Первым из сарая вышел тот, кого все называли шарфюрером.
Катя недолго гуляла среди голых деревьев сада, примыкавшего к вилле. Солнышко светило уже довольно ярко, отражаясь веселым блеском в лужах талой воды. Под его лучами, казалось, вот-вот проснутся деревья и на голых ветках распустятся ярко-зеленые почки. Чириканье воробьев дополняло картину ранней весны, придавало ей веселое настроение, когда точно знаешь, что скоро, очень скоро наступит теплое лето, о котором мечталось долгой и холодной зимой. Предчувствие лета! Оно всегда вселяет в душу человека какое-то внутреннее ликование и радостное возбуждение.
Около особняка уже не было ни солдат, ни грузовиков. "Наверное, уехали на операцию", - подумала Катя. Работая в "СМЕРШе", она уже привыкла к тому, как быстро меняется обстановка, как новые люди, неожиданно появившись, вдруг надолго исчезают, уходя на выполнение какого-то задания. Привыкла к перевернутому графику работы, когда очень часто ночами ведутся продолжительные и изнурительные допросы и Кате приходится до боли в пальцах и рези в глазах стучать по клавишам трофейного "Континенталя", а днем - урывками спать, не раздеваясь, приткнувшись где-нибудь на кожаном диване в секретной части.
Вот и сегодня, прежде чем отпустить Катю отдохнуть, подполковник предупредил, что вечером и ночью ожидается работа. "Наверное, будут допрашивать тех немцев, которых я встретила в саду", - подумала Катя. И не ошиблась. Когда она поднялась по ступенькам и часовой с улыбкой на лице открыл входную дверь виллы, Катя увидела в просторном холле тех же семерых немцев в грязных шинелях под охраной нескольких автоматчиков. Они стояли лицом к стене, по-прежнему держа руки за головой. Лишь один из них, должно быть, раненый, стоял с одной опущенной вниз рукой. Из-под рукава шинели торчали обрывки пропитанного кровью бинта.
По скрипящим ступеням деревянной лестницы спустился старший лейтенант Третьяков, оперуполномоченный второго отделения. Всегда подтянутый, в начищенных до блеска сапогах, со сверкающими и позванивающими при движении медалями на груди, он выглядел бравым офицером-контрразведчиком, как будто сошедшим с плаката героем-победителем. Черные густые волосы, чисто выбритое лицо, острый, пронзительный взгляд, самоуверенная пружинящая походка - все выдавало в Третьякове человека, знающего себе цену, особенно если дело касалось женского пола.
В самом начале года, когда он только прибыл в управление после почти четырехмесячного лечения в госпитале, Третьяков попытался заигрывать с Катей, всем своим видом подчеркивая, что делает великое одолжение девушке только тем, что обратил на нее внимание. Но Катя сразу дала ему резкий отпор в присутствии девушек-связисток и других офицеров, сказав, что он абсолютно не в ее вкусе. Надо было видеть лицо Третьякова, который не привык к такому обращению! Он как-то делано усмехнулся и, резко повернувшись, вышел из комнаты под смешки окружающих. С тех пор он проходил мимо Кати, абсолютно не замечая ее. Даже тогда, когда по долгу службы ему надо было забрать у нее какие-либо документы или передать поручение подполковника, делал это демонстративно равнодушно, не глядя на нее и стараясь всем видом показать, как она ему безразлична.
"Ну и пусть, - думала Катя. - Надо держаться подальше от таких наглых и самоуверенных. Мама предупреждала, что именно такие мужчины способны сломать жизнь девушке, не испытывая при этом ни малейших чувств".
Вот и сейчас старший лейтенант Третьяков пролетел мимо, даже не взглянув на нее. Он подошел к группе задержанных немцев и, четко отделяя одно слово от другого, сказал им по-немецки:
- Сейчас все вы по очереди называете свою фамилию, имя, звание, номер и местонахождение части, цель заброски группы. После этого вас отведут в подвал. Затем каждый будет допрошен, вы доставлены в контрразведку. Любая ложь будет расцениваться как сопротивление. За это по законам военного времени - расстрел! Понятно?
Он повернулся к немцу, стоящему ближе к окну.
- Кто такой?
Это был самый высокий по росту, можно сказать, долговязый немец лет пятидесяти, из группы захваченных диверсантов, с типично "фрицевским" лицом - длинный орлиный нос, узкие губы, белые космы давно нечесанных волос. Совершенно нелепо и неуместно сидела на нем красноармейская суконная шинель с сержантскими погонами, прожженная и порванная в нескольких местах.
- Грюцки Альберт, ефрейтор, полевая почта 15017…
- Не полевая почта, а номер части или наименование разведшколы, - перебил Третьяков немца.
Тот потупился, сделал резкое глотательное движение, как будто протолкнул застрявший ком в горле, и еле выдавил из себя:
- Отряд 038, Разведывательная школа СД в Кёнигсберге…
Из Справки о разведывательно-диверсионном органе в Кёнигсберге
"С 20 февраля по 2 марта 1945 г. на одной из улиц Кёнигсберга в районе военного городка дислоцировался орган немецкой разведки (наименование не установлено) - п.п. 15017… предназначавшийся для подрывной деятельности в тылу советских войск.
Начальник - ЭРБРИХ Вилли, немец, около 40 лет, высокого роста, брюнет. Переводчик КЕЦЕЛЬ, унтер-офицер, около 30–35 лет, шатен.
При вербовке - заполнение анкеты с установочными данными. После этого со всем личным составом… несколько занятий по диверсионному делу… 2 марта 1945 г. - от агентов отобрана подписка о неразглашении своего обучения, даны псевдонимы…"
- Цель заброски?
- Диверсия на участке ближних тылов тридцать девятой армии.
- Кто старший?
- Убит. Капитан Адамский.
Немец посмотрел исподлобья на контрразведчика.
- Убит одним из ваших во время сдачи отряда в плен…
- Ясно! - Старший лейтенант повернулся к другому немцу.
- Солдат Мирус Хорст. Военнослужащий вермахта. К этим… - он кивнул на долговязого, - не имею никакого отношения. Отстал от своей части…
- А форма, русская форма? - со злой усмешкой спросил Третьяков.
- После боя моя пришла в негодность, и я надел то, что оказалось под рукой.
- Снял с пленного? А может быть, убил и снял? - с угрозой в голосе проговорил старший лейтенант.
- Н-н-нет! Нет! - вдруг взвизгнул молодой немец, поняв, что совершил глупость, пытаясь неуклюже соврать русскому контрразведчику.
- Ладно. С тобой, Мирус, все ясно. Если будешь врать на допросе - расстреляем сегодня же ночью.
- Фабрициус Иоганн…
- Кюн Вальтер…
- Вокенфусс Эрнст…