Но в этот момент художник действительно оторвался от мольберта и повернул голову. Наши глаза встретились, и странный холодок побежал по моей спине. Я даже невольно вздрогнула от этого непонятного ощущения.
"Забыть не могу,
Как любили мы в Эдо,
И первый твой поцелуй.
Но чем упоительней страсть,
Тем острее печаль".Рубоко Шо
Его звали Кристиан. Он оказался моим ровесником. Ему было, как и мне, 21 год. Как позже выяснилось, Крис даже родился со мной в один месяц, только я пятого сентября, а он десятого.
Когда он подошел к нашему столику и вежливо поздоровался на французском, я все еще была под странным впечатлением от его взгляда и не сразу ответила. Лиза толкнула меня под столом коленом, и я пришла в себя.
- Простите, вы что-то сказали? - спросила я почему-то на русском.
- Товарищ не понимает, - прошептала Лиза и улыбнулась немного беспомощно.
- Не беспокойтесь, понимаю, - ответил он на отличном русском, словно был нашим соотечественником.
- О! - воскликнули мы одновременно с Лизой и рассмеялись.
- Присаживайтесь, - предложила я.
Крис неторопливо прислонил мольберт к стене, потом взял свободный стул и перенес его к нашему столику. Я украдкой наблюдала за ним. Его невысокая гибкая фигура, изящные движения оставляли впечатление некоторой изнеженности и утонченности. К тому же странное сочетание больших черных глаз, четко очерченных черных бровей с необычайно белой кожей лица, нос с горбинкой и бледно-розовые губы выглядели аристократично. Густые короткие волосы были почему-то при таких черных бровях и глазах очень светлыми, почти белыми. Его одежда казалась нарочито небрежной - синие вытертые джинсы, мешковатый свитер, шарф с помпонами, переброшенный через плечо, белый мягкий берет, надетый чуть набок. Хотя все это ему необычайно шло. Я обратила внимание, что короткая челка по цвету почти сливалась с белым беретом.
Когда Крис уселся, то зачем-то вновь поставил мольберт на колени и взял толстый черный карандаш. Мы представились друг другу.
- Извините за назойливость, - сказал он и обворожительно улыбнулся, - но я восхищен необычной красотой Тани. И не мог не подойти к вам. Я тут типа постоянного мазилы при этом заведении, выполняю заказы желающих. Сейчас это очень модно, по крайней мере, в Париже, делать не фотографии, а вот такие моментальные зарисовки с натуры. Но для вас могу бесплатно, так как действительно очарован. Просто я помешан на всем японском. Поэтому и устроился сюда. Раньше я вообще на бульварах рисовал. Таня на вид настоящая японка, к тому же необычайно красивая. Что-то в глазах… И я удивлен, что она русская.
- Понятно, - оборвала его излияния Лиза. - А я, значит, вам не особо понравилась? - лукаво добавила она.
- Нет, что вы! - заулыбался Крис. - Вы тоже замечательная красавица, но совсем другого плана. Так что, я могу начинать?
- Да вы, вроде, и так уже начали, - наконец, обрела я дар речи. - И в какой манере пишете?
- В разной, - ответил он после паузы, во время которой быстро двигал карандашом по желтоватому листу плотной бумаги. - Но ваш портрет я вижу в простом, но изысканном стиле великого японского художника Утамаро. Кстати, француз Тулуз-Лотрек, не менее знаменитый, чем Утамаро, просто обожал его картины. И, я думаю, его "бордельный" цикл был навеян идеями японского мастера.
Я заметила, как Лиза вздохнула украдкой и глянула на меня умоляюще.
- Все это очень интересно, - мягко проговорила я, - но дело в том, Кристиан, что мы сегодня еще идем в театр, так что сами понимаете.
- О! Как жаль! - искренне огорчился он.
Карандаш замер в его пальцах, глаза повлажнели и стали походить на огромные черные агаты. Я внимательно посмотрела на него и вновь почувствовала странное волнение. После небольшого колебания записала номер гостиничного телефона в углу листа бумаги. На желтоватом фоне уже проступали очертания девушки с опущенными глазами и грустной улыбкой.
Из тетради лекций Ёсико:
"В древней Японии, эта мода пришла из Китая, женщин нередко изображали крепкими, с пухлыми лицами и большой грудью, с тонкими талиями, но тяжелыми бедрами. Такой тип давал представление о материнстве. Мужчины, соответственно, изображались мужественными или воинственными, с густыми бородами и сильными телами. Но к XVII веку китайские идеалы кардинально изменились. Японские художники в поздних картинах укиё-э стали изображать женщин хрупкими, даже эфемерными, с нежными овальными лицами, которые теперь считались эталоном красоты.
В то время эротическое искусство достигло масштабов и высот, неизвестных любому другому обществу. Самыми массовыми и востребованными стали "укиё-э" ("картины быстротечной жизни") - серийные цветные оттиски с резных досок. "Э" - значит "картина", а сложный буддийский термин "укиё" понимался как "жизнь сейчас". Это явление прекрасно охарактеризовал в 1661 году новеллист Асаи Реи: "Жить всегда единым мигом, тратить все время на удовольствие от созерцания луны, снега, вишневых цветов и кленовых листьев; петь песни, пить саке, ласкать друг друга, плыть, плыть… Никогда не расстраиваться, если нет денег, никогда не быть грустным в глубине сердца; всегда походить на растение, движимое речным потоком, - вот что зовется укиё, свободно плывущим миром".
Неудивительно, что самой популярной литературой того времени стали укиё-дзоси - богато и откровенно иллюстрированные рассказы о повседневной жизни горожан. Некий прообраз комиксов, а точнее - японских эротических манга. Интересно, что постоянными клиентами граверных лавок были не только домохозяйки, проститутки, гейши, актеры, игроки и торговцы, но и самураи, которым появляться в подобных местах запрещалось. Одной из ведущих тем этих повествований в картинках был секс.
Художник - гравер Моронобу подошел к теме "весенних картинок" конкретно, изображая не только любовников в различных сексуальных позах, но также и всех остальных персонажей Текучего мира: маленьких служанок, слуг - мужчин, балагуров, содержателей публичных домов и даже драки пьяных гостей. На протяжении более двух столетий уличные сцены Ёсивара, абуна-е (непристойные картины), сюнга, знаменитые гейши, куртизанки и актеры Кабуки изображались многими художниками. В буквальном переводе "сюнга" означает "весенние картинки" и считается термином для эротической японской графики XVII–XX веков, но слово давно используется как синоним традиционной японской эротики вообще.
Киёнобу (1664–1729) был известен своими эротическими гравюрами и изображениями танцев в Кабуки. За ним последовал Масанобу, развивающий эту же тему, но несколькими десятилетиями позже.
Гениальный Хокусай прославился на родине отнюдь не пейзажными видами, а целыми альбомами с изображениями половых актов. "Веселые кварталы" того времени нередко превращались в артистические колонии, а художники рисовали то, среди чего обитали.
Например, в самом крупном столичном квартале Ёсивара почти постоянно жил великий Китагава Утамаро. Он изображал выдающихся куртизанок и дочерей богатых торговцев, фавориток незарегистрированных чайных домиков и проституток самого низкого пошиба. Утамаро рисовал великих гейш. На его гравюрах мы видим, как женщины играют в волан, созерцают цветущую вишню, сидят у реки, любуются луной, ловят светлячков, пьют сакэ на снегу, идут в храмы, совершают прогулки к живописным местам, посещают театр и увеселительные заведения. Он также рисовал женщин в домашней обстановке: они готовят еду, занимаются шитьем, кормят шелковичных червей. Он запечатлел их в различных позах: вот они выщипывают брови, подкрашивают лицо, отдыхают под пологом от москитов, пробуждаются утром, моют руки, занимаются рукоделием. "Весенние картины" Утамаро (сюнга) стали знамениты, а его серия из двенадцати цветных гравюр, известная под названием "Поэма-сонник с картинками", считается величайшей из всех эротических укиё-э".
- Зачем ты дала ему телефон? - немного недовольно поинтересовалась Лиза, когда мы вышли из ресторана.
- Сама не знаю, - тихо ответила я. - Наверное, понравился.
- Непонятный тип какой-то, - продолжила она и зачем-то остановила такси.
- Пешком дойдем, - попробовала я возразить, но она уже открыла дверцу и сказала на русском: "Амбассадор".
Таксист ее прекрасно понял, улыбнулся и кивнул.
- Посмотри на часы, - сказала она, когда мы забрались в такси. - Нам же нужно привести себя в порядок. Да и надоело мне пешком таскаться!
- Ах, ах! Какие мы принцессы! - рассмеялась я.
Таксист обернулся и тоже радостно засмеялся. Мы непонимающе на него посмотрели, но он только подмигнул и вновь стал смотреть на дорогу.
- Ненормальный какой-то, - тихо заметила Лиза, с подозрением глядя на его аккуратно подстриженный затылок. - Как и этот твой новый ухажер!
- Ну почему сразу ненормальный? - спросила я и не смогла сдержать улыбки, глядя на ее недовольное лицо. - Просто у него настроение хорошее и он радуется таким красоткам, как мы с тобой.
- Да Бог с ним, с водилой, - ответила она. - Но этот Кристиан! Та еще штучка! Так тебя и ел глазами! Просто до неприличия пялился!
- Лиза! Да ведь он художник!
- Но все-таки странно. Имя не наше, а говорит, как наш. Лицо тоже явно не русское. Но, конечно, хорош! Ты, часом, не влюбилась?
- А тебе жалко что ли? - усмехнулась я.
- Господи! - не на шутку испугалась она и развернулась ко мне всем корпусом. - Только этого мне не хватало! Мы в чужой стране, непонятно, что за парень! Мы ничегошеньки о нем не знаем!
- Да успокойся ты! Он и не позвонит! Эскиз у него есть, мы с ним даже расплатились, хотя непонятно за что.