Дэн говорил тихо, но его звучный голос был слышен не только за их столом. Сидевшие за соседним столиком взглянули на него и тут же отвернулись. А он спокойно продолжал:
– Да, а оплачивают расходы на это чудовищное оружие, все более совершенные его виды, простые налогоплательщики. И так из года в год. А ведь эти деньги можно было бы использовать, скажем, на электрификацию, и тогда люди стали бы жить лучше. Я сам в меру своих скромных сил работаю над… – он замолчал. – Извините, сейчас не время и не место.
Однако Уолтер не собирался прекращать дискуссию.
– Но оружие необходимо, – его четко очерченные губы сжались в твердую линию. – Наивно думать иначе. Вы же не уйдете из дома, не закрыв дверь и оставив на столе все ваши сбережения.
– Когда-то нужно сделать первый шаг, – ответил Дэн.
Вмешалась Флоренс:
– Мистер Рот прав, Уолтер. Сейчас не время для серьезного разговора. Мы пришли развлекаться.
– Называйте меня Дэн. И поругайте меня как следует. Я начал все это.
– Я буду называть вас Дэн, а ругать не стану, – Флоренс очаровательно улыбнулась. – У вас интересная точка зрения. Как-нибудь в другой раз я с удовольствием вас послушаю. А сейчас, признаюсь, я проголодалась. Что мы закажем?
Никаких острых углов. Все должно идти гладко. Она права, прекратив этот спор, подумала Хенни. Но Дэн тоже прав. Вода не смешивается с маслом. Они никогда не будут относиться друг к другу с симпатией.
Зима полностью вступила в свои права. Чистая голубизна холодного зимнего неба отражалась на снежном покрове лужаек Центрального парка; на улицах слышался веселый звон колокольчиков на санях; снег скрипел под ногами прохожих. На катке святого Николаса Хенни в новых полосатых шерстяных чулках каталась на коньках с Дэном; они ритмично скользили и кружились, взявшись за руки.
Ах, какой чудный город! Каждый прохожий одобрительно улыбался ей. Продавец на углу, у которого Хенни купила цветок, чтобы приколоть к отвороту своего жакета, протянул ей этот цветок так, словно преподносил подарок. Самые грубые, самые трудные ее ученики в благотворительном центре были в конце концов обычными маленькими озорниками. Люди вокруг казались такими хорошими и добрыми. Всех их хотелось любить.
– По твоему лицу можно обо всем догадаться, – сказала ей Ольга однажды вечером после урока английского.
– О чем? – изобразила непонимание Хенни, хотя прекрасно знала, что имеет в виду подруга.
Она рассказала Ольге о своих чувствах, испытывая потребность поделиться с кем-то, а эта девушка, имевшая молодого мужа – худосочного и бледного человека, проводившего дни, согнувшись над швейной машинкой, понимала, что такое любовь.
Вечером Хенни сидела у окна в своей комнате и мечтала. Она тосковала по нему, по его густым, блестящим, как звериный мех, волосам, печальной складке у рта, тяжелым векам, красивым рукам. Так тосковала…
– Давно ты у меня не была, – сказал дядя Дэвид. – Чем ты занималась?
Она ответила, стараясь говорить не слишком восторженно:
– Встречалась с твоим другом Дэниелом Ротом.
– Вот как? Куда же вы ходили?
– Гуляли. Катались на коньках. Были в театре с Флоренс и Уолтером, слушали "Риголетто". Чудесная опера.
– А… и как все прошло?
Дядя Дэвид словно пригвождал тебя к месту взглядом, требуя правдивого ответа. Отбросив свой нарочито равнодушный тон, она сказала:
– Уолтер настоял на том, чтобы заплатить за все билеты, и Дэну это не очень-то понравилось.
– Могу себе представить. Он независимый по натуре, этого у него не отнимешь.
Дядя Дэвид помолчал с задумчивым видом. С минуту он возился с трубкой, подбирая слова, чтобы сказать то, что он считал необходимым. Зажег спичку и погасил ее.
– Да, странная это вещь – отношения между мужчиной и женщиной. Проблема выбора, я имею в виду. Как не допустить ошибки? Ведь на весах находится счастье человека. – Он снова чиркнул спичкой, зажег трубку, затянулся. – Может, поэтому я никогда не женился. Моя сестра, твоя бабушка… ты помнишь ее, Хенни?
С дядей Дэвидом никогда нельзя было предугадать, какой оборот примет разговор. Подчас его манера перескакивать с предмета на предмет выводила из себя.
– Не очень. Я помню, как она пела немецкую песенку "Du Bist wie eine Blume", когда я была маленькой.
– "Ты похожа на цветок". Она сама знала эту песенку с детства. Да, замечательная была женщина, как я тебе говорил, необычайно мужественная.
"И незачем повторять мне все это снова", – подумала Хенни.
– Тебе вряд ли известно, что она сделала неверный выбор. Долгие годы жила с твоим дедом в нищете.
– Я не знала.
– Думаю, нет смысла вытаскивать на свет эту старую историю. Но иногда об этом поневоле вспоминаешь, а воспоминания бывают весьма болезненными.
Она думала о настоящем, о морозном ясном дне, а он говорил о людях, которые давно умерли. Тон у него был горестным, но в ее теперешнем состоянии, когда в ней бурлила радостная энергия, она не могла ему посочувствовать.
Старик принялся чистить ручку обрывком тряпки. На лбу залегли морщины, руки безостановочно двигались. Спустя пару минут он проговорил:
– Полагаю, ты находишь его очень красивым.
– Кого? – она даже вздрогнула.
– Рота, конечно, кого же еще. Ты же не подумала, что я говорю об Уолтере Вернере.
– Ну, до этого ты говорил о моем дедушке, – она засмеялась, потом беззаботно ответила:
– Да, а ты так не думаешь?
– Я думаю так же. И так же думает любая женщина, которая его видит, Хенни.
– Что ты имеешь в виду?
– То, что говорю. Женщины за ним бегают. Я не вчера с ним познакомился, видишь ли, и я…
– Я за ним бегаю? – Лицо Хенни залил жаркий румянец. – Ты действительно считаешь, что я могу бегать за кем-то, дядя Дэвид?
– Ты – нет. Ты для этого слишком робкая, моя дорогая.
Слишком робкая. Но упрямая, как говорит папа. От своего не отступится.
– Зато другие женщины не страдают от робости, Хенни. В этом-то и беда.
– Я не понимаю, что ты пытаешься мне сказать, дядя Дэвид. – В ней зрело какое-то неприятное чувство. Страх или гнев, а, может, то и другое вместе.
– Он слишком обаятелен, для него самого это не всегда благо. Некоторые рождаются такими. Как будто в них заложен магнит.
От льющегося из окна слепящего света стало больно глазам. Она передвинула стул.
– Я не вижу, какое это имеет значение… Не видишь? В самом деле не видишь?
– Что с того, если другие женщины засматриваются на него? Это же не его вина.
Опять последовали манипуляции с трубкой. Он, видимо, собирался с мыслями. Она ждала.
– Видишь ли, в чем дело, Хенни. Есть мужчины, которые не могут хранить верность одной женщине. Да, они любят своих жен, но не могут устоять перед соблазном.
– И ты думаешь, – собственный голос прозвучал каким-то странным фальцетом, – что и Дэн такой?
– Да. Не влюбляйся в него, Хенни. Пожалуйста, не надо.
Она молчала потрясенная, не веря своим ушам.
– Ты любишь его, Хенни? И опять она промолчала.
– Он тебе не подходит. Я должен это сказать. Послушай меня, дорогая. Он слишком любит женщин. Это его недостаток.
– И это после всех тех прекрасных вещей, которые ты о нем наговорил?
– Да, и я говорил правду. Но сейчас я тоже говорю правду.
– Сейчас говоришь мне об этом? Но почему сейчас?
– Я никогда не думал, что возникнет такая необходимость.
Она презирала его сейчас, сидящего тут со своей трубкой и ручкой, и скелетами в шкафу. Он был стар, а старики ненавидят молодых. Глядя на молодых, они думают об упущенных возможностях, сознавая, что исправить уже ничего не удастся.
– Вижу, ты рассердилась на меня.
– Да. Ты не имеешь права. Ты портишь… портишь, – запинаясь, пробормотала она.
– Я не хочу, чтобы тебе было больно, вот и все, – мягко сказал дядя Дэвид.
– Мне не будет больно. Или ты умалчиваешь еще о чем-то?
Может, Дэн совершил какое-то преступление… Нет, невозможно.
– Клянусь, больше я ничего не знаю. Поверь мне, Хенни, я говорю с тобой о вещах, о которых твоя мать тебе не скажет. Сочтет это "неприличным". Но я знаю, что неверный муж разобьет тебе сердце. Многие женщины могут мириться с изменами, но ты, по-моему, не сможешь. – Старик улыбнулся, но улыбка осталась без ответа. – Впрочем, возможно, я слишком забегаю вперед. Молодой человек встретился с тобой несколько раз… это еще не значит, что ты выйдешь за него замуж. Но я должен был предупредить тебя. Вреда от этого нет, надеюсь.
Она не смотрела на него. Да как он смеет! Она была уверена, что Дэн влюблен в нее. Она встала, оправила юбку, и этот типично женский жест помог ей восстановить равновесие.
Эх, старик, старик, что ты знаешь!
Первые веяния весны, мягкий влажный воздух! Итальянец-шарманщик брел по улицам и, останавливаясь то на одном углу, то на другом, исполнял "Санта-Лючию", исполнял с тоской и страстью. Девчонки играли в "классы", мальчишки кидали шарики на тротуарах. Дэн и Хенни катались по Центральному парку на велосипеде-тандеме и пели. Потом направились к Бруклинскому мосту и стали сверху смотреть на суда, плывущие по реке.
– Представь только! Из Китая вокруг мыса Горн, – воскликнула Хенни.
На палубе проплывавшего в этот момент под мостом судна желтолицые матросы, казавшиеся сверху чуть ли не карликами, натягивали канат.
– О чем ты думаешь, глядя на них? О чае? Шелке? Красном лаке?
Он наклонился к ней. Из-за высокого роста ему всегда приходилось наклоняться.
– О тебе. Я вижу свое отражение в твоих глазах. Ты знаешь, что глаза у тебя зеленоватые?
– Дэн! У меня карие глаза.