– Мне незачем ее спрашивать, я и сам знаю. Но это меня не впечатляет. Богачи-филантропы и не замечают этих расходов. Для них это капля в море. – Дэн встал и, наклонившись вперед, оперся руками о спинку стула. – В нашем городе творятся страшные вещи. Вы бы ужаснулись, узнав, что нечто подобное происходит в Калькутте или на Борнео.
Мистер и миссис Майер резко встали, забормотав в один голос:
– Господи, как летит время… уже так поздно… прекрасный вечер… – и направились к двери. Флоренс пошла за ними.
Ну зачем, подумала Хенни, зачем он это делает? То, что он говорит – правда, но зачем говорить об этом сейчас, здесь?
– В прошлом месяце… – продолжал Дэн. – В газетах об этом не сообщалось – то ли власти не захотели, чтобы общественность узнала об этом, то ли сами газеты сочли, что не стоит информировать читателей о таком ужасе.
Он понизил голос. Гости задвигались, заерзали на стульях.
– В прошлом месяце одна семья замерзла до смерти. У, них не было денег, чтобы купить угля или дров. Вообще-то многие бедняки живут в плохо отапливаемых помещениях. Но в данном случае мать была больна пневмонией; она умерла и труп ее лежал, разлагаясь, целую неделю, а дети – то ли они были слишком малы, то ли очень уж испугались – лежали рядом и ждали неизвестно чего. Они жили в квартире на верхнем этаже полузаброшенного здания, поэтому никто не слышал детского плача. А потом умер и младенец. Когда их нашли, обнаружилось, что дети постарше… – Дэн сглотнул. – Свидетельства каннибализма… Наверное, мне не следовало рассказывать вам об этом.
В комнате повисла мертвая тишина. Не слышно было ни звука, ни даже дыхания. Затем старый Вернер встал со своего громадного кресла и потряс сжатым кулаком. Кулак дрожал, и голос его, когда он заговорил, тоже дрожал.
– В самом деле не следовало, – громко произнес он. – Это отвратительно. Я никогда не слышал ничего подобного. И вы рассказываете об этом в присутствии дам, молодых людей… собственного сына. Это отвратительно, сэр, и, на мой взгляд, этому нет оправдания.
– Но это правда, – возразил Дэн ровным голосом. – Они живут в этом мире, пусть же узнают, что он из себя представляет.
– Дэн, пожалуйста, – мягко сказала Хенни.
– Почему никто не попробовал марципаны? – защебетала Флоренс. – Я всегда их готовлю, когда знаю, что Хенни придет. – Она вымученно улыбнулась. – В один из своих дней рождения – ей тогда исполнилось шесть или семь – она стащила из кладовки коробку с марципанами и все их съела. Было очень смешно. Помнишь, Хенни? – Она повернулась к сестре, и улыбка погасла, сменившись безмолвной мольбой: пожалуйста, не нужно все портить. Неужели нельзя это прекратить? Внезапно она расплакалась.
Анжелика обняла дочь.
– Не надо. Не стоит из-за этого плакать. Вы, – обратилась она к Дэну, – вы просто невоспитанный, невежливый человек.
Дэн отвесил легкий поклон.
– Прошу прощения. Трудно оставаться вежливым, видя те мерзости, которые видел я. Трущобы, обездоленные нищие люди; за один только прошлый год их число увеличилось на пять тысяч… Вы и представить себе не можете.
– Мы можем представить, – Флоренс перестала плакать. – Почему бы иначе мы делали то, что делаем? Мы всегда щедро жертвовали на благотворительность, хотя, с вашей точки зрения, этого мало.
Дэн ответил Флоренс, смягчив тон:
– Благотворительность – это не решение проблемы. Необходимы радикальные реформы, коренная перестройка трущобных домов. Джекоб Рийс и Лоренс Вейлер все еще занимаются этим вопросом, да и я тоже в меру своих скромных сил.
– Все еще? – изумился Уолтер. – Несмотря на принятие жилищного закона? Казалось бы, вы должны быть удовлетворены.
– О, закон был хорош на бумаге. Старые дома как стояли, так и стоят, вы это прекрасно знаете. Гниют постепенно, и их жильцы вместе с ними.
Уолтер открыл рот, закрыл, снова открыл.
– Вы бы лучше посвящали свободное время заботе о сыне. Благотворительность начинается с семьи.
– Мой сын ни в чем не нуждается. Он сыт, обут и одет, окружен теплом и любовью, чего не скажешь о детишках, живущих в "Монтгомери флэтс", куда мы на днях ходили с Вейлером.
Пол судорожно вздохнул и вопросительно посмотрел на отца. Дело принимало серьезный оборот. Уолтер снял очки, протер их, снова надел.
– А зачем вы туда пошли, позвольте спросить?
– "Монтгомери" пользуется самой дурной славой. Строительство таких домов было запрещено законом от 1901 года, но там все дома построены в 1889 году. Их следовало бы взорвать или снести. Вы бы посмотрели на эти дома, попробовали бы подняться по темной лестнице с выщербленными ступенями, вдохнули бы тамошние запахи. Один грязный неисправный туалет в холле, которым пользуются шесть семей, хотя предположительно туалет должен иметься в каждой квартире. Плата за квартиру на первом этаже – девять долларов в месяц, на пятом – восемь. Крысы идут в качестве бесплатного приложения.
Дэн дышал тяжело, как после долгого бега.
– Из такого вот дома мы забрали этого ребенка, – он кивнул в сторону Лии, – эту чудесную маленькую девочку, которая, не сделай мы этого, была бы обречена жить в мерзости.
– Это, конечно, весьма похвально. Но давайте вернемся к затронутой вами теме – к "Монтгомери". Мне известно, что эти дома строились в соответствии с законами своего времени, а позднее были переоборудованы уже в соответствии с новым законом. Теперь в каждой комнате есть окно…
– Это гиблое место, Уолтер, – перебил его Дэн, – что бы там ни говорили. Хуже всего то, что в случае пожара эти дома становятся самой настоящей ловушкой, и владельцы наверняка это понимают.
– Владельцы вовсе этого не понимают, – ответил Уолтер. Его зрачки, увеличенные стеклами очков, стали похожими на два черных камушка.
Кузены и кузины Вернеры все как один вдруг вспомнили про время – мужчины достали из жилетных карманов свои часы, женщины посмотрели на свои, висевшие на цепочках у них на шее. Затем они дружно встали. Спустя минуту из холла донеслись реплики, свидетельствующие, что гости уходят: изумительно… огромное спасибо… О, мои сапожки… смотрите, пошел снег… ну, это не надолго, он кончится так же внезапно, как начался… восхитительно.
У Уолтера глаза становятся, как у кошки, когда он сердится, подумала Хенни. Раньше я этого не замечала. Мне хочется домой, хочется уйти отсюда. Когда же это кончится!
Двое мужчин все еще смотрели друг на друга.
– Но это же ясно и ребенку, любому, кто дал бы себе труд подумать об этом. Но владельцам на это наплевать.
– Много вы знаете о владельцах.
– Ну, Вейлер обо всем написал в своем докладе. Он направил его в законодательное собрание штата. То-то владельцы удивятся, увидев свое имя в газетах. Да, мы не сдаемся. Мы хотим добиться принятия нового жилищного закона. Меня пригласили в Олбани. Что ж, я ведь тоже поработал, – добавил Дэн почти весело, – думаю, я заслужил право поехать туда. – Сейчас в порыве энтузиазма он даже забыл про свой гнев.
– Значит вы едете в Олбани, чтобы заклеймить владельцев "Монтгомери". А вы хотя бы знаете, кто они такие?
– Ну, какая-нибудь холдинговая компания. Вейлер, наверное, знает. Он в этом понимает больше меня.
– Вот как? Ну, так я скажу вам. Основные держатели акций – мой отец и несколько его друзей. Эта собственность перешла к нам после неуплаты залога. Что вы на это скажете?
Уолтер вытер платком вспотевший лоб. В комнате повисло молчание.
– Ну и ну, – проговорил наконец Дэн.
– Ну и ну, – повторил старик Вернер.
– Я не знал, – объяснил Дэн.
Уолтер вздохнул.
– Хотелось бы верить. Но это только доказывает, что ничего хорошего не выходит, когда суешь нос не в свое дело.
Дэн покачал головой.
– Нет, я живу в этом городе и меня волнует все, что в нем происходит. Это мое дело.
– Пусть так, но что вы намерены делать в данной конкретной ситуации?
– А что я могу сделать?
– Я думаю, это ясно. Вы можете пойти к своим друзьям и договориться не давать ход этому делу.
– Уолтер… это невозможно. Доклад уже в комиссии.
– Его можно отозвать.
– Вейлер ни за что не пойдет на это. И я не могу просить его.
– Почему?
– Это было бы нечестно, против совести.
– А видеть, как имя Вернеров трепят разгребатели грязи – это по совести? К этому вы готовы?
Дэн поднял руки.
– Мне это не доставит удовольствия. Вы же не думаете, что я буду радоваться.
– Я уж не знаю, что мне думать. Все что я знаю – сейчас речь идет о семье, к которой вы принадлежите, к которой обязаны проявлять хоть какую-то лояльность. И после этого говорить о принципах…
– Ну, если вы ставите вопрос таким образом… А разве принципы не должны всегда, при любых обстоятельствах стоять на первом месте?
– Софистика, – с презрением откликнулся Уолтер. – Игра словами. Так можно доказать все, что угодно.
– Я не играю словами. Никогда в жизни я не был так искренен.
– Значит, вы вполне искренне заявляете, что готовы довести это дело до конца и пошли мы все к черту?
– Я не говорил, пошли вы все к черту. Не приписывайте мне то, что я не говорил. Я сказал, что документ передан подкомиссии в Олбани, и я не могу отозвать его.
У Фредди дрожали губы. Лия слушала, открыв рот. Хенни хотелось провалиться сквозь землю, но, увы, это было невозможно. Они были как в ловушке.
– Не можете или не хотите? – в ярости выкрикнул Уолтер.
Последовала пауза. Хенни ощутила давление крови на барабанные перепонки.