Дело в том, что Б.Я. Владимировым при описании монгольского института богольства был использован термин "унаган-богол", что можно было бы перевести как "родовой раб" или, точнее, "раб, передающийся в роду из поколения в поколение" – то есть, фактически, наследственное рабство одного рода у членов другого рода. Между тем, сам этот термин не применялся в монгольском языке того времени и является следствием лингвистического недоразумения, основанного на разном прочтении другого названия, приводимого Рашид ад-Дином. Сам Рашид ад-Дин применяет два термина, близкие по звучанию, но обозначающие совершенно разные в юридическом отношении социальные группы. Одна именуется онгу-богол (в другом прочтении – аутку-богол), другая – утэгу-богол. К сожалению, в этой разнице не разобрались и российские переводчики труда персидского историка, которые смешали понятия онгу– и утэгу– в одно целое. Однако названия эти происходят от разных корней. "Онгу" – это единственное число от множественного "онгон" – "духи предков". Таким образом, "онгу-богол" – это "раб духа предка". Рашид ад-Дин определенно относит онгу-боголов к некой привилегированной группе, члены которой были ранее рабами и детьми рабов, но во времена Чингисхана некоторые из них "оказали ему похвальные услуги и приобрели (утвердили) твердые права". И с тех пор они нерушимо хранят свой путь онгу-богольства. В другом же месте Рашид ад-Дин выражается еще конкретнее, и, вероятно, из этого отрывка можно сделать ясный вывод о том, какие же именно права утвердили онгу-боголам за "похвальные услуги". Он пишет, что "Чингис-хан сделал онгоном одного человека из племени баарин, подобно тому, как делают онгоном коня и других животных, то есть никто не будет на него притязать, и он будет свободным и тарханом". И действительно, обычай посвящать духам предков животных давно известен в этнографии – например, у северомонгольского племени бурятов. Животных, посвященных онгонам, называли "онгу-мал"; простейшая языковая аналогия приводит нас к "онгу-богол" – то есть "раб, посвященный онгону" (а практически – раб, освобожденный от родового рабства и ставший свободным человеком – тарханом (дарханом). Таким образом, онгу-боголы – это освобожденные рабы, хотя Б.Я. Владимирцов полностью отождествляет их с унаган-боголами, основываясь на довольно сомнительных лингвистических построениях столетней давности, да еще сделанных непрофессионалом.
Внедренный российским академиком термин "унаган-богол", как уже отмечалось выше, не встречается в наших источниках и взят, по-видимому, из маньчжурского языка. В монгольском языке понятие "унаган-богол" отсутствовало, но сама система родового рабства существовала. Вот только именовались эти люди "утэгу-богол" – "древние рабы", и означало это отдельные обоки или ясуны, по тем или иным причинам покорившиеся обоку-властителю. Признание своего зависимого положения могло быть и добровольным – по чисто экономическим причинам, то есть для спасения и выживания рода. Но чаще определение отдельных родов в утэгу-богольство происходило насильственным путем, в результате поражения этих родов в войне. Поскольку войны в степи были постоянным и самым обычным делом, то утэгу-боголами сильных обоков становились десятки и сотни ослабевших и рассеянных родов. Заметим, что от разгрома не были застрахованы и сами завоеватели, и это могло еще более усложнить схему, сделав ее двойной, а то и тройной: род, сам являющийся утэгу-богольским, мог иметь собственных утэгу-боголов, а те, в свою очередь – своих.
Вся эта система очень напоминает европейскую феодальную схему вассальных отношений и действительно иммет с ней много общего, хотя и различается в нюансах. Вообще переводить слово "богол" как "раб" в корне неверно. Возможно, для Рашид ад-Дина, выросшего в атмосфере восточной деспотии, в которой все подданные считались рабами монарха, подобное осмысление этого термина было нормальным. В монгольской же реальности утэгу-боголы пользовались значительной личной свободой, полностью сохраняли свое имущество, использовали, за малым исключением, основные результаты своего труда. К тому же они находились в подчинении не у одного человека, а у целого рода и при этом сами не теряли родовых связей между собой. Их быт почти ничем не отличался от быта владельческого рода, а главной обязанностью по отношению к владельцам была вполне посильная мирная или военная служба. При этом вожди утэгу-богольских родов по положению мало отличались от аристократов-нойонов и свысока смотрели на чернь-харачу, даже если она происходила из владельческого обока.
Иным было положение другой богольской группы – "отоле-богол", или "простых рабов", которых еще называли "джалаху" – "молодцы" (у монголов XII – XIV веков это слово применялось именно в значении "раб, служитель, прислужник"). По своему имущественному и социальному положению эта категория приближалась к харачу, но была обязана служить своим владельцам, обычно в качестве пастухов, конюхов или домашней прислуги. У отоле-боголов, однако, было и собственное имущество и относительная свобода в быту. И все же, если говорить о термине "раб" в современном понимании, то отоле-боголы и джалаху были наиболее близки к такому положению.
Вообще институт богольства являлся безусловным следствием разложения родовых основ монгольского общества. Во многом именно он стал в дальнейшем социальной основой раннефеодальной империи Чингисхана.
В заключение – несколько слов о специфической группе обычаев, связанных с религиозными воззрениями монголов. Следует сказать, что в религиозных вопросах монголы были весьма терпимыми, если не сказать равнодушными. Их главным божеством было Вечное Синее Небо – Тенгри. Именно к нему возносились молитвы простых монголов и камлания шаманов. Но эту свою веру монгольские племена никому не навязывали и сами с большим уважением относились к религиозным верованиям других народов. Некоторые народы монгольского языка – кераиты, найманы – были христианами несторианского толка, а большинство кара-китаев склонялось к исламу. Чистокровные же монголы-нирун уделяли духовным вопросам немного внимания, оставляя все непонятное на усмотрение шаманов. Шаманы обладали немалой властью, но она значительно уступала власти нойонов и тем более ханов. У нас имеются также сведения о жертвоприношениях, производившихся главой рода, и о специфическом наказании в виде отстранения от родовых жертвоприношений. Выше уже говорилось о вере в онгонов – духов предков, но существовали и более крупные божественные фигуры, помимо верховного божества Тенгри: например, Земля-владычица – Этуген, или бог войны Сульдэ, получивший особую известность во время походов Чингисхана.
На этом можно и завершить затянувшийся рассказ об обычаях монгольского народа и, наконец, перейти к описанию жизни и деяний Потрясателя Вселенной – Чингисхана.
Глава 4
Рождение Темучина
Попробуем начать так, как и положено приступать к жизнеописанию знаменитых людей. Итак...
Жарким июньским днем 1162 года в глухом северном углу монгольской степи, в урочище Делюн-Болдох на правом берегу Онона, что в восьми километрах к северу от современной монгольско-российской границы, родился маленький мальчик. Через полвека имя этого ребенка со страхом или почтением будут называть миллионы людей из числа покоренных им народов, но пока у новорожденного нет имени, ибо отец мальчика, могучий монгольский вождь Есугэй-багатур, владыка сорока тысяч кибиток, еще не вернулся из похода на извечных врагов – татар. Вскоре он вернется, ведя на аркане дюжего татарского нойона Тэмуджина-Угэ, и по старому монгольскому обычаю первенец Есугэя получит имя Темучин (Тэмуджин) – и в память об этом событии, и в знак принятия силы от могучего воина. Младенец родился, сжимая в правой руке сгусток крови, словно сама судьба уже при рождении определила ему участь кровавого властителя народов. Через сто лет его потомки будут владеть двумя третями всего известного мира, а сейчас, летом 1162 года, младенец лежит в люльке и улыбается своей матери Оэлун...
А теперь, после столь колоритного начала, прервем наше повествование о будущем великом хане монголов и обратимся к целому вороху исторических проблем, не решенных по сию пору, которые лишь пунктиром обозначились в вышеприведенном прологе.