Глава 4
Шансы
Понедельник, 15 июля 1991 года
Кэмден-Таун и Примроуз-Хилл
- Внимание! Пожалуйста, послушайте! Эй, люди! Хватит разговаривать, замолчите, замолчите, пожалуйста. Прошу. Спасибо. Итак, с вашего позволения, повторим сегодняшнее меню. Для начала так называемые блюда дня. Сегодня у нас суп-пюре из сладкой кукурузы и чимичанга из индейки.
- Индейка? В июле? - проговорил Иэн Уайтхед из-за стойки бара, где он нарезал лаймы на ломтики, чтобы затем украсить ими горлышки пивных бутылок.
- Поскольку сегодня понедельник, - продолжил Скотт, - должно быть тихо и мирно, и я не хочу видеть ни одного пятнышка! Я посмотрел график… Иэн, сегодня твоя очередь мыть туалеты.
Остальные работники усмехнулись.
- Почему вечно я? - простонал Иэн.
- Потому что у тебя это получается так здорово, - ответила его хорошая подруга Эмма Морли, и Иэн воспользовался шансом и обнял ее за сутулые плечи, делая вид, что закалывает ее ножом.
- И еще, Эмма, когда вы закончите свою клоунаду, не могла бы ты зайти ко мне в кабинет? - добавил Скотт.
Под многозначительными взглядами усмехающихся сотрудников Эмма высвободилась из тисков Иэна. Бармен Рашид нажал клавишу на панели забрызганного жиром магнитофона, стоявшего на стойке бара, и "Кукарача", песня о таракане, заиграла, чтобы повториться еще тысячу раз, и даже шутки на эту тему уже не казались смешными.
* * *
- Перейду сразу к делу. Садись.
Скотт закурил, а Эмма тем временем взгромоздилась на барный табурет, стоявший напротив его большого стола, на котором царил вечный беспорядок. Июльское солнце едва пробивалось сквозь стену коробок с водкой, текилой, сигаретами, большинство из которых оказывались в карманах персонала. В комнате стоял запах пепельниц и разочарования.
Скотт положил ноги на стол:
- Дело в том, что я ухожу.
- Да что ты?
- В головном офисе мне предложили возглавить новую сеть "Хайль Цезарь" в Илинге…
- Что за "Хайль Цезарь"?
- Новая крупная сеть современных итальянских ресторанов…
- И они ее назвали "Хайль Цезарь"?
- Да.
- Почему не "Хайль Муссолини"?
- Они хотят сделать итальянский ресторан по тому же принципу, что этот мексиканский.
- В смысле, такой же дерьмовый?
Скотт, кажется, обиделся:
- Перестань, Эмма, ладно?
- Извини, Скотт, честно. Поздравляю тебя, ты молодец, правда… - Она осеклась, поняв, что за этим сообщением последует.
- Понимаешь, в чем дело… - Он переплел пальцы, наклонился вперед, точно повторяя действия какого-то бизнесмена, увиденного по телевизору, и преисполнился удовольствия от внезапно обретенной власти. - Меня попросили назначить себе замену на пост менеджера, и об этом я и хотел с тобой поговорить. Мне нужен человек, который никуда не денется. Надежный человек, который не сбежит в Индию без предупреждения и не бросит всё ради более интересной работы. Кто-то, кто точно останется тут еще на пару лет и посвятит всю себя… Эмма… ты что, плачешь?
Эмма опустила голову и закрыла глаза обеими руками:
- Извини, Скотт, просто день сегодня такой.
Он нахмурился: его раздражали ее слезы, но одновременно ему было ее жалко.
- Вот, возьми… - Скотт выудил один рулон бумажных кухонных полотенец из большой фабричной. - Успокойся. - Он бросил ей рулон, и тот отскочил от ее груди. - Я что-то не то сказал?
- Нет, нет, нет, это личное… так, иногда всплывает. Мне так стыдно. - Она промокнула глаза двумя кусочками грубой голубой бумаги. - Извини, извини, и еще раз извини… так что ты говорил?
- Я даже не знаю, стоит ли продолжать после того, как ты так расплакалась.
- Кажется, речь шла о том, что моя жизнь безнадежна. - После этих слов она начала смеяться и плакать одновременно. Оторвав третий кусок бумаги, она прижала его ко рту.
Скотт подождал, пока ее плечи перестанут вздыматься от всхлипов.
- Так тебе нужна работа или нет?
- Ты хочешь сказать… - она накрыла ладонью крышку двадцатилитровой банки соуса "Тысяча островов", - что все это когда-нибудь будет моим?
- Эмма, если тебе не нужна работа, так и скажи. Я проработал здесь четыре года…
- И у тебя очень хорошо получается, Скотт.
- Зарплата нормальная, тебе никогда больше не придется мыть туалеты…
- Я ценю твое предложение, Скотт.
- Так почему слезы?
- Просто в последнее время я… немного в депрессии.
- В депрессии? - Скотт нахмурился, точно слышал это слово впервые.
- Ну, в смысле… грустно мне.
- А… Понятно. - Он хотел было по-отечески ее обнять, но для этого пришлось бы перелезть через десятигаллоновую бочку майонеза, поэтому он лишь подался вперед. - Эээ… проблемы в личной жизни?
Эмма рассмеялась:
- Это вряд ли. Скотт, со мной все в порядке, просто настроение неважное, только и всего. - Она бодро тряхнула головой. - Видите? Теперь все хорошо, я снова в норме. Давайте об этом забудем.
- Так что скажешь? По поводу моего предложения?
- Можно подумать? До завтра?
Скотт добродушно улыбнулся и кивнул:
- Конечно! Не спеши. - Он указал рукой на дверь и добавил с глубоким сочувствием: - Иди, съешь начос.
* * *
В пустой служебной комнате Эмма сверлила взглядом тарелку горячих кукурузных чипсов с расплавленным сыром, будто то был ее смертельный враг, подлежащий уничтожению.
Внезапно выпрямившись, она подошла к шкафчику Иэна, покопалась в плотной куче джинсовой одежды и вынула из кармана пачку сигарет. Достала одну, закурила, затем сняла очки и осмотрела свои глаза в потрескавшемся зеркале, облизывая пальцы и стирая черные разводы. Ее волосы отросли; она не укладывала их и не красила, так что они приобрели цвет, который она сама называла "дохлая мышь". Вытянув из-под резинки, стягивавшей волосы, собранные в хвост, одну прядь, она провела по ней указательным и большим пальцами. Когда она мыла голову, шампунь становился серым. Городские волосы. Кожа ее была бледной - слишком много ночных смен; а еще она поправилась и последние пару месяцев надевала юбки через голову. Это все фасоль, жареная и пережаренная. Толстуха, подумала она. Глупая толстуха. Эта мысль теперь постоянно вертелась у нее в голове, а еще фразы "треть жизни позади" и "в чем смысл всего этого?".
В двадцать пять лет у Эммы наступил второй подростковый возраст, и на этот раз самокопания и пессимизма было куда больше, чем в первый. "Приезжай домой, дочка", - сказала мама вчера по телефону своим дрожащим, полным тревоги голосом, точно ее дочь находилась в плену у инопланетян. "У тебя тут есть своя комната. В универмаге требуются продавцы…" И впервые за все время Эмме захотелось домой. Ей казалось, что она сможет завоевать Лондон, но город поглотил ее, как все и предсказывали. Она-то думала, что попадет в вихрь литературных чтений, политических дискуссий, веселых вечеринок, горько-сладких любовных историй с прогулками по набережной Темзы. Намеревалась создать свою группу, снимать короткометражные фильмы, писать романы… Но прошло два года, и тоненький сборник стихов не стал толще, да и, по правде сказать, не случилось вообще ничего хорошего, если не считать того, что, когда она вместе с единомышленниками выступила против подушного налога, их разогнали полицейские с дубинками.
А ведь она так старалась. У нее была мысль устроиться на работу в издательство. Ее подруга Стефани Шоу нашла такую работу после окончания колледжа, и теперь ее было не узнать. Куда девалась Стефани Шоу, которая хлестала пиво литрами и одевалась во все черное? Теперь она пила белое вино, носила стильные дизайнерские костюмчики и подавала закуски из органических продуктов на званых ужинах. По ее совету Эмма разослала письма издателям, агентам, владельцам книжных магазинов, но безуспешно. В стране царил экономический кризис, люди с мрачной решимостью держались за свои места. Она уже начала подумывать о том, чтобы продолжить образование, но студенческие гранты отменили, а плата за обучение была ей не по карману. Правда, всегда можно было устроиться куда-нибудь добровольцем, например в "Международную амнистию", но расходы на квартиру и транспорт съедали весь ее доход, а работа в "Локо Кальенте" - время и силы. У нее даже возникла благородная идея читать романы вслух слепым, но есть ли вообще такая работа - или это она видела в кино? Когда будут силы, она обязательно узнает… А пока она способна только на то, чтобы сидеть за столом и уничтожать взглядом свой обед.
Химический сыр застыл и стал похож на пластик. Во внезапном приступе отвращения она оттолкнула тарелку, порылась в сумке и достала дорогой новый блокнот в кожаной обложке с пришпиленной к ней толстой перьевой ручкой. Открыв блокнот и посмотрев на чистый лист кремово-белой бумаги, она быстро начала писать.
Начос
Во всем виноваты начос.
Дымящаяся масса, вязкая, как болото,
Болото ее жизни,
Воплощение всего, что не так
В
Ее
Жизни.
"Время перемен", - кричит голос в окне.
Там, на Кентиш-таун-роуд,
Кто-то смеется,
Но здесь, на прокуренном чердаке
Есть только начос.
Сыр, как ее жизнь,
Затвердел,
Стал холодным,
Как пластик,
И смех не доносится так высоко.
Эмма отложила ручку, отвернулась и устремила взор в потолок, словно давая кому-то шанс спрятаться. Потом снова взглянула на лист в надежде, что ее поразит гениальность написанного.