Неожиданный визит Ильи был для Охлынина не таким уж неожиданным. Великий поэт предполагал, что приехавший в Москву сын может нагрянуть к отцу на квартиру. Это естественно. И Вадим примет сына, как положено. Но не более того. Вежливость - это простое и привычное поведение хорошо воспитанных людей. Это всего-навсего отсутствие раздражения, что прорывается при дурных манерах. Когда-то Охлынин об этом где-то прочитал.
Но на его помощь и поддержку пусть парень не рассчитывает! Вадим пробивался сам (он слегка покраснел от своего лукавства), вот пусть и его малец самостоятельно работает головой и локтями! Это наилучший опыт жизни.
Нужно просто светски побеседовать с сыном, по-дружески его принять, для вида обласкать, может быть, даже что-нибудь пообещать для порядка, но больше не пускать на порог. Строго-настрого запретить прислуге, жене и дочери упоминать о парне, как можно суше и холоднее отвечать на его звонки и не открывать ему дверь. Охлынина-старшего поймут и не осудят. А мрачное настроение дочери свидетельствовало о том, она сама готова с превеликим удовольствием выставить братца вон.
В доме Охлыниных было не принято подвергать сомнению поступки и мнения главы семьи, оспаривать его решения и возражать ему. Так постановила когда-то Ариадна. А позже Вадим стал чересчур велик. Его в свое время безумно ласкало могучее ЦК партии, обожавшее его патриотические песни о молодежи и советском строительстве, воспевавшие и славящие родную страну. Поэтому смешным и диким казалось любое слово, сказанное ему вопреки. О критике Охлынина в печати вопрос не стоял. Если только пародии… Но они лишь подогревали интерес и раздували ажиотаж вокруг столь популярного имени.
Правда, времена теперь резко изменились. Кануло в Лету всевластное ЦК, исчезли обкомы и райкомы, родились и стремительно набрали силу, встав на крепкие ножки, олигархи, рванувшиеся вперед со стремительностью и напористостью электрического тока…
- Теперь Чубайс - наше все! - посмеивалась Ариадна. - А раньше, помнится, если я ничего не путаю, нашим всем был Пушкин… Но это нынче мелочи, настоящие пустяки!
Вадим отмалчивался, но мрачнел и грустнел день ото дня…
Он переоделся, умылся и вернулся в столовую к детям. Они сидели по-прежнему отчужденно, не общаясь и стараясь не глядеть друг на друга. Илья с аппетитом продолжал лопать - сколько же влезает в это тощее тело?! - зато Серафима привычно тосковала над пустой тарелкой, уставившись в стену.
Охлынин важно опустился на стул рядом с сыном и вновь покровительственно положил пухлую руку с седеющими кустиками волос ему на плечо.
- Итак, - снисходительно начал великий поэт, - я слышал, у тебя большие успехи. Ты поступил в Литинститут.
Илья кивнул, не переставая жевать:
- Угу… В тот, где ты работаешь профессором.
Симочка испуганно взглянула на отца. Новый ректор совсем недавно потребовал категорической отставки мэтра-песенника, и с осени Охлынин больше не будет преподавать в Литинституте и вести там семинар…
Но Илья об этом не подозревал. И упрекнуть его ни в чем невозможно.
Вадим Анатольевич помрачнел:
- Видишь ли, я решил уйти… Мне стало тяжело работать, студенты - серьезная нагрузка, большая ответственность… А мне пора на отдых. Буду жить на даче.
- Да там семинары только раз в неделю, по вторникам! - сообщил уже отлично информированный сын. - Какая это нагрузка? - Он иронически взглянул на отца, не поверив ни одному его слову. - А дачка у тебя, небось, в Переделкине?
Сима потеряла всякий контроль над собой и, даже не замечая, без конца затягивала пояс на платье все туже и туже, собираясь перерезать себя им пополам. Она не столько любила отца, сколько дорожила честью фамилии, свято берегла ее и тряслась над ней, считая себя наследницей и продолжательницей рода, хранительницей семейного очага.
Симочка часто искренне горевала и страдала, переживая, как личную огромную трагедию, отсутствие аристократических каст. Теперь в стране существуют только богатые и бедные. И никакая иная классификация не способна подтвердить различие между социальными ступеньками современного общества. Есть еще аристократия науки, или, вернее, научной промышленности. А искусства исчезают…
Симочке страстно хотелось быть аристократкой по рождению, но ей сильно мешали ее простые деревенские корни, которых она стыдилась и старалась всячески скрывать.
Отец снял руку с плеча сына. Тот ухмыльнулся.
- Сима, пригаси огонь! - велел Охлынин. - Горит слишком жарко. Да, у нас действительно дача в Переделкино, где живут многие литераторы. Они это заслужили! Когда ты получишь такое право, тебе тоже выделят там дачу. А пока расскажи, о чем ты пишешь. И чем интересуется и живет сегодняшняя молодежь. Это очень любопытно. Хочется знать о ее настроениях.
- А чего, Симка не желает тебе рассказать о своих настроениях? - поинтересовался Илья. - У тебя ведь есть молодежь прямо на дому!
Сестра перекосилась. Илюша довольно усмехнулся.
- Но это, так сказать, именно домашний и привычный источник информации, - заметил отец. - Нужны и другие.
- А читательские конференции? Всякие там встречи с читателями? И твои студенты… Они тебя не обогащают и не насыщают? - не унимался Илья.
- Ты не хочешь со мной разговаривать? - наконец, начал понемногу раздражаться отец. - Для чего ты тогда сюда явился?
- А пожрать на халяву! - равнодушно признался Илья. - Зачем же еще? Это и так ясно! Я когда приехал в Москву, сразу увидел рекламу в метро: парень на фотографии держит высоченную стопку гамбургеров или бутербродов от пояса до подбородка. А внизу кто-то маркером подписал: "Умру, но все сожру!" Это про меня! Я так ржал!
Сима еле сдерживалась, но молчала, прикусив губу. Пусть отец сам разбирается со своим сыном!
- А духовное общение? - строго и назидательно спросил отец. - По-моему, мать допустила много серьезных просчетов в твоем воспитании. Все-таки главное в жизни - живой контакт с людьми, дружба, беседы, споры… Разве не так? У тебя другое мнение?
- Если духовное - тогда, конечно, - живо согласился Илья. - Интеллигентно!
- Ну, вот видишь! - обрадовался мэтр, уверенный, что, наконец, нащупал точку соприкосновения с сыном, и убежденный, что умеет, как никто другой, наилучшим образом проникать в души человеческие, особенно в юные. - Так о чем ты пишешь?
Илья еле удерживался от смеха. Симочка искусала все губы. Но известный поэт не замечал ничего. Великие потому и великие, что прекрасно умеют обходиться своей личностью и насыщаться исключительно собой. Они замечательно видят себя в перспективе, в отличие от простых смертных, и попросту не замечают остальных.
До своей отставки и начавшегося забвения Охлынин редко бывал возбужден, зато всегда доволен. Абсолютно всем. И собой, прежде всего. Воздух казался ему чистым, а жизнь - прекрасной. Он неизменно чувствовал в теле мальчишескую легкость, напрочь перечеркивавшую его возраст. Да и зачем ему помнить о годах? Какая разница, сколько тебе лет? Есть они вообще или их нет? Одни люди умирают молодыми, другие рождаются стариками. Порой видишь - перед тобой ранний старикашка под маской юности, просто пока еще с лицом и манерами молодого человека. У бодрого Охлынина сложилось все наоборот. Он молодел день ото дня, пропитываясь своей славой и звонким именем, как живой водой. Пока не случилось то, что случилось…
- Я пишу о глистах! - с глубокомысленным видом заявил Илья.
Симочка не выдержала и бешеной пулей вылетела из столовой.
- О чем? - изумился поэт. - Это что же, научный трактат? Может, тебе стоило поступить на биофак?
- Объясняю, - начал разглагольствовать Илья. - Это некая фэнтези. Я придумал страну глистов со своей иерархией, порядками, историей. И описал это своеобразное государство внутри человека. Правда, здорово? Никто, кроме меня, до такого не додумался.
- Гм-м… Это верно… - Отец был в замешательстве. - И тебя приняли в Литинститут именно с этим… что это по жанру?.. Повесть?.. Роман?
- Конечно! Еще бы им меня не принять! Это гениальная поэма в прозе! - подытожил Илья. - Теперь собираюсь сочинить новую вещицу о мышах.
- Какая у тебя странная тематика… - пробормотал смущенный отец.
- Почему странная? - невинно удивился Илья. - Был такой художник, кажется, Брейгель. Так вот он утверждал, что в искусстве нет плохих или хороших, запрещенных или разрешенных тем. Все темы хороши, выбирай любую! Хочешь - живописуй крыс, а хочешь - цветущие магнолии. Главное - как написать. Собираюсь сделать в литературе карьеру, как ты. А это очень легко.
- Легко?! - изумился отец. - Ты в этом уверен?
- Конечно! - кивнул Илья. - Написал "Евгения Онегина" - вот тебе и карьера!
- Ну да, правильно… - поспешно согласился отец. - Но давай поговорим о человеческом разуме. - Он оседлал своего любимого конька. - Ум человеческий - это главное на Земле. Что бы еще поддерживало, сохраняло ее, берегло, если бы не наш рассудок?
- А войны? - справился Илья, доедая кролика.
- Они как раз противоречат уму. Вообще все несправедливости, все зло, все горе идут вразрез с разумом.
- А я думал, с совестью, - хмыкнул сын.
- Ну… это тоже… - слегка замялся поэт. - И все-таки я выступаю поклонником и почитателем человеческого великого мозга, человеческой мысли! Это вершина на Земле! Перед умением анализировать, сопоставлять, делать выводы можно преклоняться!
- А я думал, исключительно перед талантом, - хитро прищурился Илья.