Снова об эпосе
Преимущественный интерес советской фольклористики эпохи сталинизма к эпосу кажется слишком навязчивым, чтобы оценивать его исключительно в историко-научных терминах . Но ясно и то, что вне идеологической подоплеки научные библиотеки едва ли бы пополнились целым рядом внушительных изданий и исследований былинных текстов, подготовленных в 1930–1940-е годы. В конце 1930-х годов советское эпосоведение обрело вельможный патронат в лице депутата Верховного Совета СССР первого созыва Алексея Толстого. В 1938 году "один из лучших и один из самых популярных писателей земли советской" (как назвал Толстого в речи на VIII Всероссийском съезде Советов в 1936 году В. Молотов) озвучивает со страниц "Правды" идею создания Свода русского фольклора, должного собрать "неисчерпаемые запасы фольклорного материала" и "вернуть народу его сокровища". Такое издание, ораторствует автор "Хлеба" (1937) и "Пути к победе" (1938), "будет не только ценным художественным вкладом в мировую литературу, но оно имеет огромное политическое значение, так как отражает богатую духовную культуру русского народа и страны, к которой устремлены взоры всего мира" . Спустя год Толстой избирается в академики АН СССР, а еще через год, в декабре 1940 года, президиум академии утверждает под началом новоявленного ученого Главную редакционную коллегию Свода фольклора народов СССР. Эпическая гигантомания не получила своего воплощения в сталинскую эпоху. Абсурдный замысел, призванный придать эпическому жанру канонизированную форму исчерпывающего "собрания фольклорных сочинений", стал реализовываться уже в наше время, также не исключающего, как теперь выясняется, национально-патриотических идеологем просоветского характера .
Намерение Толстого свести воедино эпические тексты и тем самым "вернуть народу его сокровища" предопределяет идеологический пафос отечественной фольклористики конца 1930–1940-х годов. Начиная с середины 1930-х годов отечественная фольклористика переживает настоящий бум "эпосоведения" . В 1938 году выходят капитальные издания былин Печоры и Мезени, в 1941 году - издание былин Пудожского, в 1948 году - Онежского края . В конце 1940-х - начале 1950-х годов неуклонно растет количество научных работ, посвященных былинной традиции, былинному стиху, а также текстологическим и эдиционным проблемам эпосоведения .
Научным трудам сопутствует популяризация эпической тематики в искусстве и кинематографе. Ряд фильмов на эпические сюжеты планировалось начать производством в 1941 году полнометражного цветного фильма "Илья Муромец". В проекте Комитета по делам кинематографии при СНК сценаристом этого фильма значился Е. Вейсман . По обстоятельствам военного времени производство этого фильма не состоялось, но сам сюжет не был забыт: советские кинематографисты вернутся к нему в начале 1950-х годов. Взамен "Ильи Муромца" в 1945 году на экраны страны вышел художественный фильм Александра Роу "Кащей Бессмертный". История о похитившем красну девицу Кащее разворачивалась в фильме на фоне великорусского пейзажа с гомерообразным слепцом, распевающим на берегу реки патриотические былины. Кащею, сыгранному Георгием Милляром, противостоял красавец-богатырь Никита Кожемяка в исполнении Сергея Столярова. Столяров, получивший всесоюзную известность главной ролью в фильме Григория Александрова "Цирк" (1937), ко времени выхода на экраны "Кащея" уже устойчиво ассоциировался с легендарными персонажами сказочных историй в ранее вышедших фильмах Ивана Никитченко и Виктора Невежина "Руслан и Людмила" (1938) и Александра Роу "Василиса Прекрасная" (1939).
Работа над сценарием фильма о Кащее была закончена уже в 1943 году, но допуск написанного А. Роу и В. Швейцером сценария встретил сопротивление Г. Ф. Александрова и А. Н. Толстого. Прочитав по просьбе Александрова текст сценария, писатель-академик дал о нем резко отрицательное заключение: "Считаю этот сценарий конъюнктурным, художественно лживым, не народным, патриотизм его поистине квасным и посему - негодным". Аргументируя свой вывод, Толстой не скупится на филиппики: "авторы просто не ощущают стихию русской народной сказки", "багаж авторов сценария" - "лженародные сказочные рисунки Поленовой <…>, сирины и альконосты на липовых шкафчиках, <…> да очень слабое и поверхностное знакомство с Афанасьевым", и особенно негодует на предмет незнания сценаристами русского языка - "тем более народного, сказочного". Сам Толстой приводил, однако, лишь один пример, должный иллюстрировать "безграмотности" и "перлы", рассыпанные "по всему сценарию", - фразу: "Полно ему слезить матерей, вдовить жен, сиротить малых детушек" . Повторяя мнение Толстого, Александров обратился к секретарям ЦК ВКП(б) А. А. Андрееву, Г. М. Маленкову и А. С. Щербакову с просьбой принять постановление о запрете к производству фильма, сценарий которого "является фальсификацией русского сказочного фольклора <…>, грубо искажает содержание народной сказки <…>, произвольно включает в нее отдельные куски из других сказок и былин, недопустимо модернизирует народные сказочные образы". Аргументы писателя-академика Александрову показались, видимо, все же недостаточными, и он усилил их собственной "филологической" экспертизой, обнаруживаюшей незнание сценаристами русского языка в метафорическом описании силы Кащея: "сколько в бору леса стоячего, сколько на нем прута висячего, сколько на нем листа зеленого" ("Авторы не знают, что по-русски нельзя сказать "в бору леса", что на деревьях не висят прутья, что раз бор сосновый, то "листа зеленого" в нем нет"); обращении Кащея к Марье Моревне: "не могу я без тебя ни дня дневать, ни часу часовать" (последнее слово Александров подчеркивает и ставит после него вопросительный знак) и выражении "умом ты, видно, неказист" ("Авторы не знают, что неказистым можно быть лицом, но не умом") .