Поминая недобрым словом "нордическую расу" в связи с гомеровским эпосом, Радциг имел в виду идеи, развивавшиеся в немецком антиковедении начиная с начала 1930-х годов, согласно которым "Илиада" и "Одиссея" рассматривались как свидетельства постепенного продвижения северных ("германо-греческих") племен на юг и их смешения с иллирийцами. О доминировании "нордического" элемента в языке гомеровских поэм писал, в частности, Карл Шуххардт - крупный специалист по эгейской культуре и "гомеровской археологии", доказывавший различие расовых признаков в обрисовке персонажей и предметного фона гомеровских поэм (нордических - в "Илиаде" и иллирийских - в "Одиссее") . Советские филологи-классики должны убедить советское общество в обратном - в нерасовой и неаристократической специфике произведений, легших в основу европейской, - а значит, и советской - литературы.
В 1935 году на дискуссии в Комакадемии о типологической актуальности античного эпоса для советской литературы рассуждал Лифшиц, объявивший античность образцом общественного строя, типологически схожего с социализмом чаемым "единством" личности и общества (притом что аналогия между античностью и социализмом, строго говоря, была бы точнее применительно к рабовладению). В том же 1935 году в издательстве "Академия" роскошными томами переиздаются классические переводы "Илиады" и "Одиссеи" . В конце 1930-х годов над новым переводом гомеровских поэм работает престарелый Викентий Вересаев. В 1939 году он выступал с чтением отрывков своего перевода и с лекцией о Гомере (опубликованной на следующей год в журнале "Литературная учеба") на курсах-конференциях Союза советских писателей, так объясняя писательской аудитории, чем Гомер "близок нашей современности":
Товарищи! Гомер жил почти три тысячи лет назад. Но не находите ли вы, что по своим настроениям и переживаниям, что по всему своему жизнеощущению он неизмеримо ближе нам, теперешним людям, чем многие сотни поколений, отделяющие его от нас? Эти тридцать веков были заполнены глубочайшим презрением к земле и к телу, величайшим поруганием жизни. <…> А через головы этих тридцати веков Гомер кричит нам: <…> Жизнь хороша и божественно-светла, мы сами виноваты, если не можем ее сделать такою. Пускай в жизни много ужасов и страданий, - это не опровергает основного светлого существа жизни. Для преодоления же ее неустранимых ужасов и страданий мы имеем "могучую стойкость", которая говорит нам, что "на свете нет ничего страшного". Из своей древнейшей дали Гомер протягивает нам руку. И этому трехтысячелетнему старику мы можем горячо пожать протянутую руку как самому нашему близкому товарищу .
Слова Вересаева о Гомере далеки от софистики Лифшица, но идеологические доводы в пользу издания старых и новых переводов Гомера определенно диктовались не ими. Субъективные надежды умудренного непростой жизнью литератора на терапевтические ценности гомеровского эпоса в этом случае только контекстуально оттеняли фон, на котором обращение к античной культуре объяснялось прежде всего пропагандистскими причинами. Одной из таких причин было и то, что античный эпос позволял судить о своевременном расцвете и особенностях "советского эпоса" (рассуждения о котором с новой силой тиражируются на страницах журнальной и газетной периодики, идейно "обновленной" к тому времени ждановским Постановлением Оргбюро ЦК ВКП(б) 14 августа 1946 года о журналах "Звезда" и "Ленинград") .
С конца 1940-х годов скудный ряд работ о Гомере в отечественной филологии множится . В 1948 году издается новый перевод "Одиссеи", выполненный доцентом Уральского университета П. А. Шуйским . В 1949 году издается перевод "Илиады", а в 1953-м - перевод "Одиссеи" умершего в 1945 году Вересаева . Языком древнегреческого эпоса продолжает заниматься зав. кафедрой классической филологии ЛГУ И. И. Толстой (второй в СССР филолог-классик, ставший академиком) . Свои наблюдения Толстой суммирует в книге, которая может считаться вполне симптоматичной для исследовательских "предписаний, запретов, предпочтений и разрешений" (в терминах Мертона) в области классической филологии первых послевоенных лет .