Помимо условности юбилея Руставели, условным был и перевод его поэмы: грузинское заглавие поэмы "Вепхис ткаосани" переводится как "одетый в барсовую шкуру", что отвечает, помимо прочего, реалиям грузинской фауны. Барсы в Грузии водятся, а тигры - нет . Русское название не только населило Грузию тиграми, но и пробудило фантазию художников, иллюстрировавших многочисленные издания поэмы Руставели, появившиеся в юбилейные годы. На этих иллюстрациях главный герой Тариэль облачен в полосатую, как у тигра, а не в пятнистую, как у барса, шкуру , а Ростеван и Автандил охотятся на тигров среди нагромождения скал и горных круч .
Вопрос о грузинской фауне, впрочем, волновал участников юбилея в наименьшей степени. Куда более важным было то, что, предвосхищая достижения советской литературы, поэма Руставели обнаруживала и свет реализма во тьме средневекового мракобесия, и такие поэтические достоинства, которые позволяли оценивать ее выше поэм Гомера, Данте и Гёте. Выступавший на юбилейном пленуме Правления Союза СП СССР в Тбилиси Петр Павленко объявил поэму Руставели "первым реалистическим произведением средних веков", на столетие с лишним опередившим "надежды и чаяния поэтов раннего итальянского гуманизма" и превзошедшим их "здоровым реализмом, свободным от подчиненности церковной мистике" . В похвальное отличие от "полной мрачных красок" поэмы Данте, "Витязь в тигровой шкуре" "дышит жизнерадостностью и оптимизмом" и, кроме того, демонстрирует "единство формы и содержания" . В сравнении с "Одиссеей" Гомера поэма Руставели - "более народная и интернациональная" , а в сравнении с "Фаустом" Гёте превосходство Шота доказывается числом афоризмов: по подсчетам выступившего на юбилейном пленуме И. К. Луппола, в гётевском "Фаусте" мы наберем не более 30 вошедших в обиход цитат и до 30 афоризмов, у Грибоедова - не более 100, а вот "у Руставели их свыше двухсот" . Но и не только это: Руставели, как могли прочитать читатели газет, освещавших юбилейные дни, был опередившим свое время поэтом-атеистом , "поэму истребляли, жгли на кострах, запрещали читать. Но грузинский народ сохранил творение своего гениального поэта. <…> Но никому Руставели не может быть так дорог и близок, как народам Советского Союза" . Достоинства поэмы и ее автора кажутся в конечном счете всеобъемлющими - в их ряду найдется место и ссылке на народное предание, приписывающее Шота Руставели составление нового грузинского алфавита и изобретение типографского станка , и рассуждение об эмансипированном изображении женщин в поэме , и признание рядового читателя - слесаря завода - в том, что "поэма близка и понятна", "хотя лица, описываемые в ней, отдалены от нас столетиями" .
Панегирический контекст, вменявший Руставели роль родоначальника грузинской литературы, превзошедшего достижения западноевропейской классики, не заставил себя ждать и с именем Пушкина. В рассуждении о сходстве языка Пушкина и Руставели последний был предсказуемо назван "грузинским Пушкиным" . Сравнение поэм Руставели и Пушкина дополнилось их соотнесением со "Словом о Полку Игореве": Юрий Тынянов выразил надежду, что в переводе на язык Пушкина героиня грузинской поэмы - "Нестан Дареджан станет сестрою Ярославны и Татьяны" , а П. Григорьев увидел сходство "Витязя…" и "Слова…" в том, что "оба произведения - народны в самом глубоком смысле этого слова. <…> Мы ясно угадываем <…> сходный строй социальных отношений, живое беспокойство и разум лучших людей того времени. Это новая для той эпохи идея национального единства, противопоставленного розни и усобице, изменам и лжи" .
Контекстуальное соотнесение Пушкина и Руставели дополнится на следующий год именем Джамбула. На юбилейном пленуме Союза писателей в честь 75-летия его творческой деятельности Мухтар Ауэзов поделился с присутствующими убеждением в том, что, "если бы Пушкин был лишен бумаги и чернил, он стал бы акыном" . Он же "привел замечательный факт: знаменитый казахский писатель XIX века Абай Кунанбаев 50 лет назад впервые перевел на казахский язык "Евгения Онегина", и безграмотные степные певцы, не зная имени великого поэта, пели пушкинский текст письма Татьяны" .
История о том, что казахский перевод "Евгения Онегина" бытовал в казахском фольклоре уже в XIX веке, муссировалась уже за год до этого в связи со столетием смерти Пушкина. В статье "Пушкин на казахском языке" Константин Алтайский приводил, в частности, отрывок из объяснения Татьяны с Онегиным в переводе Абая в обратном переводе на русский: