Начиная с 1926 года предписания о практической актуальности фольклористики и надлежащем "осовременивании" фольклора с энтузиазмом тиражируются на страницах альманаха "Художественный фольклор" (5 выпусков с 1926 по 1929 год), ежемесячного журнала "Советское краеведение" (1930–1936 годы: 82 номера, некоторые из которых были посвящены фольклору и деятельности центральных фольклористических организаций, главным образом - Комиссии художественной литературы и фольклора при ЦБК и ЦНИИМКР), журнала "Советская этнография" (сменившего в 1931 году журнал "Этнография": 4 номера в 1931 году, в 1932–1936 - по шесть номеров в год, в 1937-м - 4 номера), одноименных фольклорно-этнографических сборников 1933–1947 годов (вышло 7 номеров), а также учебных пособий и монографических работ Ю. М. Соколова, А. Н. Лозановой, Н. П. Андреева, М. К. Азадовского, Е. Г. Кагарова, В. Чичерова, П. С. Богословского . С середины 1920-х годов оживляется экспедиционная деятельность фольклористов. Особую роль здесь сыграли Государственная академия истории материальной культуры и Государственный институт истории искусств (до своей реорганизации в 1931 году в Государственную академию искусствознания), силами которых были организованы важные и богатые по своим материалам комплексные экспедиции в Воронежскую губернию (ГАИМК) и на русский Север - Заонежье, Мезень, Терский, Карельский и Поморский берега Белого моря (ГИИИ) . Культура социалистического общества призвана выражать жизнь масс, а фольклор - демонстрировать соответствующую массовость как в плане рецепции, так и по самому происхождению. Креативный парадокс, продекларированный в 1921 году анонимным изданием поэмы Владимира Маяковского "150 000 000" , отныне решается со ссылками на фольклорную классику и своевременный "расцвет советского фольклора" в текстах политически грамотных "новин", плачей, сказок и частушек .
Практические задачи фольклористики, как они формулируются в 1930–1940-е годы, состоят, однако, не только и не столько в описании, собирании и изучении фольклорных текстов, сколько в пропаганде и воспитании "фольклоротворческих" масс. Одна из главных проблем в дискуссиях о фольклоре начала 1930-х годов - преодоление стихийности в фольклоре, "борьба с классово чуждыми тенденциями" в народной культуре и "стимулирование развития идеологически ценных элементов путем активного воздействия на музыкально-поэтический быт" крестьян и рабочих .
Необходимость активного вмешательства в фольклорное творчество диктуется, помимо прочего, общераспространенным вплоть до начала 1930-х годов положением об аристократическом происхождении русского эпоса и классовой вторичности самого народного искусства, обязанного своим происхождением также некрестьянской среде. В 1924 году убеждение в том, что русское народное искусство "вовсе не так самобытно по своим источникам, как это иногда хотят думать", высказывал авторитетный искусствовед и историк архитектуры проф. А. И. Некрасов. "В состав русского искусства, - по мнению Некрасова, - вошел как Восток, так и Запад <…> (и, что особенно важно в фольклористическом контексте. - К.Б. ) художественная культура верхних общественных слоев" . Того же мнения придерживались исследователи фольклора, вольно или невольно повторявшие суждения дореволюционных исследователей-фольклористов - академика В. Ф. Миллера и в особенности В. А. Келтуяллы, настаивавшего (заметим в скобках - с опорой на Маркса) в своем "Курсе истории русской литературы" (ч. I, кн. 1, СПБ, 1906; ч. I, кн. 2, СПБ, 1911) на феодальных корнях русского эпоса. Ту же точку зрения развивал Д. Н. Овсянико-Куликовский - автор интеллектуального "бестселлера" начала века "История русской интеллигенции" (1908), писавший о том, что "героический эпос (в том числе и такой, как поэмы Гомера) - не народного, не крестьянского происхождения, а "господского"" .
В начале 1930-х годов такие суждения были все еще в ходу среди писавших о русском народном творчестве. Составитель изданной в 1931 году антологии послереволюционной крестьянской литературы Александр Ревякин сочувственно цитировал вышеупомянутого проф. Некрасова с тем, чтобы поддержать его выводы на фольклорном материале:
Обращение к так называемой устной народной поэзии дает те же результаты - большинство ее жанров возникает и развивается в высшей привилегированной социальной среде. Былина, являвшаяся одним из любимейших крепостным людом жанров устной поэзии и в некоторых случаях явно окрестьяниваемая (былины об Илье-Муромце), несет и по своей идейно-психологической направленности и по форме явно не крестьянские черты. Ее корни лежат несомненно где-то в социальных "верхах", в общественном бытии военно-служилых, придворно-княжеских и буржуазно-городских слоев. <…> Из всех жанров устной поэзии крестьянство самостоятельно создало только пословицу, заговоры и производственно-трудовую, обрядовую и в особенности бытовую и разбойную песню .
В 1935 году развернутые наставления к соответствующему цензурированию и редактуре фольклорных записей адресует коллегам Юрий Соколов, начавший собирательскую деятельность еще до революции, но к тридцатым годам успешно отмежевавшийся от предосудительного наследства:
Фольклорист-собиратель не может и не должен быть бесстрастным регистратором фольклорных фактов, "объективным наблюдателем", как любили в прежнее время называть себя фольклористы. Советский фольклорист тем и отличается от дореволюционного, что он не мыслит себя и свою работу стоящими где-то в стороне от общественной жизни и от актуальных политических задач. Советский фольклорист должен свою работу собирателя фольклора сочетать с общими задачами культурной революции. Поэтому он должен всегда тщательно продумать, какую, от кого и при чьей помощи он производит запись <…> Вот почему работа собирателя должна быть прочно увязана с местными педагогическими, политпросветными организациями и обязательно проводиться в полном согласовании с местными партийными и комсомольскими организациями .