Ретроспективное описание конкурирующих (или в более вежливом словоупотреблении - сменяющих) друг друга научных парадигм не предполагает, вероятно, предметно-тематического ригоризма. Если согласиться с тем, что дюркгеймианский подход к социологии науки остается по-прежнему актуальным, то историография смены и конкуренции научных парадигм не противоречит в этом случае ни (кон)текстуальному, ни, например, поколенческому анализу. Как писал уже сам Кун (ссылаясь на так называемый "принцип Планка"), для того, чтобы наглядно убедиться в гегемонии той или иной научной парадигмы, достаточно дождаться ухода старшего поколения . Применительно к истории и методологии науки подобный подход должен казаться тем менее эксцентричным, что теоретические основания для него уже подготовлены как социологическими работами, так и исследованиями в области политологии, истории литературы и искусства, осложнившими традиционное представление о поколении как способе возрастного упорядочивания жизненного цикла акцентированием символических координат социальной солидарности .
Опознаваемыми ориентирами социальной солидарности являются прежде всего особенности социального поведения, однако применительно к научной деятельности такие особенности могут быть выражены (и осложнены) на разных уровнях социального дискурса, которые совсем не обязательно являются содержательно и ценностно эквивалентными как в глазах самого ученого, так и его окружения. При учете этого обстоятельства не должно удивлять, что один и тот же ученый может демонстрировать такое социальное поведение, которое с трудом или вовсе не соотносится с тем, что прочитывается в его текстах. Именно о такой ситуации писал М. Л. Гаспаров, демонстрируя на примере научного творчества Ю. М. Лотмана, каким образом марксизм в теории может уживаться с теорией структурализма, но сопротивляться марксизму в идеологии . Гаспаров выделяет в своем анализе несколько постулатов, предопределявших с начала 1930-х годов надлежащую методологию научных исследований. Таковы прописные истины марксизма - материализма, историзма, диалектики: "бытие определяет сознание", "культура есть следствие социально-экономических явлений", "развитие культуры, как и всего на свете, совершается в результате борьбы ее внутренних противоречий". Очевидно, что ряд этих формул может быть уточнен и классифицирован. Согласно диалектическому методу, "1) все находится в связи и взаимодействии; 2) все находится в движении и изменении; 3) количество переходит в качество; 4) противоречие ведет вперед"; философский материализм постулирует "1) признание материальности мира, признание того, что мир развивается по законам движения материи; 2) признание первичности и объективной реальности материи и вторичности сознания; 3) признание познаваемости материального мира и его закономерностей, признание объективной истинности научного знания" . Исторический материализм учит трем особенностям производства - тому, что 1) "производство является базисом, определяющим характер всего общественного и политического уклада общества", 2) определяющей роли производительных сил, и 3) характеристике возникновения "новых производительных сил и соответствующих им производственных отношений в недрах старого строя не в результате преднамеренной, сознательной деятельности людей, а стихийно, бессознательно, независимо от воли людей" .
Вопрос об эпистемологической согласованности перечисленных положений ни в дореволюционной, ни в советской науке не обсуждался. Собственно, и сама канонизация Маркса и Энгельса в качестве теоретиков пролетарской революции не имела под собою сколько-нибудь устойчивой традиции их читательского освоения и изучения в России. "Индекс цитируемости" Маркса и Энгельса в дореволюционной литературе, как показывают библиографические исследования, был не настолько высок, чтобы изображать их - как это делала впоследствии советская пропаганда - "властителями дум" передовой российской общественности конца XIX века . Российская версия марксизма складывается из фрагментарного начетничества революционно настроенных радикалов, вчитывавших в тексты Маркса и Энгельса не столько рациональный, сколько символико-суггестивный смысл, близкий к содержанию заговорных формул обрядового фольклора . Тем же она останется в риторике Ленина, Сталина и всей советской идеологии - набором разрозненных цитат, призванных в своей совокупности, по знаменитому выражению самого Маркса, не объяснить, но изменить мир.
Робкие попытки философов конца 1920-х годов прояснить ключевые аксиомы марксизма увенчались постановлением ЦК ВКП(б) от 25 января 1931 года "О журнале "Под знаменем марксизма"", осудившим сторонников Абрама Деборина как "группу", воскрешавшую "одну из вреднейших традиций и догм II Интернационала - разрыв между теорией и практикой, скатываясь в ряде вопросов на позиции меньшевиствующего идеализма" . Новая редакция журнала требовала преодоления "жонглирования гегелевской терминологией" и "создания там, где надо, новой философской терминологии, понятной и доходчивой для каждого советского интеллигента" . Пределы должной понятности были окончательно утверждены изданием "Краткого курса истории ВКП(б)" и последовавшим за ним постановлением ЦК ВКП(б) "О постановке партийной пропаганды в связи с выпуском "Краткого курса истории ВКП(б)"". Итогом Постановления стало закрепление единой системы философско-политического образования в СССР и унификация основ философской политграмотности .