- Ты же знаешь, он не отдаст мальчиков, а куда я без них? - с болью отвечала женщина, и Маша узнала срывающийся, тихий голос Раисы. - Я без них не смогу.
- Мы их потом заберем, отсудим, матери не могут не отдать, - умоляюще шептал мужчина, и было ясно, что он сам не верит в свои слова, но готов говорить что угодно, лишь бы убедить, уговорить ее…
- Потом не бывает, Коль, - горько проронила Раиса и заплакала.
Ее руки взметнулись над темной тенью мужчины. Тот повернулся, приник к ней - Маша узнала высокий, чуть сутулый силуэт. Директор завода Спасов… Вот оно как, у них, оказывается, любовь.
- Ты без мальчиков не можешь, а я без тебя умру, не смогу, - глухо проговорил Николай Николаевич, уже не стараясь приглушать голос. - Вся жизнь псу под хвост, если бы не ты… Как я один уеду?
- А ты не уезжай, пусть будет как будет… - с тоской проговорила Раиса. - Семь бед - один ответ.
- Ну да, ты хочешь, чтобы Сергей меня пристрелил… Или тебя? У него ума хватит, - обреченно проронил Спасов.
- Никого он не тронет, он все с самого начала знал, захотел бы - давно пристрелил бы, - устало проговорила Раиса.
Маше казалось, что ей снится и эта залитая лунным светом веранда, и сцена на крыльце - настолько все было нереальным: страсть в словах любовников, реплики, которые словно произносили герои какого-нибудь фильма. Она боялась шевельнуться, чтобы не выдать себя. Сердце билось в горле, словно она не чужое объяснение слышала, а сама участвовала в нем. Но Маше ни разу не доводилось слышать ничего подобного в жизни. Ей казалось, что она сгорит со стыда, если Раиса и Спасов поймут, что она невольно подслушала их ночной разговор.
Она постаралась неслышно лечь, укрылась с головой. Но тут же почувствовала, что кто-то сел на край тахты. Откинула одеяло - на нее смотрела блестящими глазами Раиса.
- Слышала? - почти безразлично спросила она.
- Слышала… - не стала лгать Маша.
- А слышала, так скажи: как жить? - Раиса взялась длинными сильными пальцами за горло. - Люблю его, сил нет, а мужа не люблю и никогда не любила. А как уйти - детей не отдаст.
- А как же вы замуж пошли, если не любили? - пискнула Маша сорвавшимся голосом.
- Пошла… Молодая была, дура, нравился он мне, - усмехнулась та. - Ухаживал, никого ко мне не подпускал, измором взял. Думала, полюблю, он красивый, сильный… Откуда же я знала, какая она, эта любовь, бывает. Двоих детей родила, а полюбила только в тридцать лет. Вот и мучаюсь уже четыре года - и уйти некуда, и расстаться с ним не могу… Мужа жалко, его жалко, а детей жальче всех…
Маша не знала, что сказать. Ее собственная история, тоже горькая, трудная, сейчас казалась ей придуманной - в ней никто не страдал, кроме нее самой.
- Ладно, спи, - устало проговорила Раиса. - Я завтра рано уйду, у нас беда на заводе - надо лотки с икрой промывать. Их грязью, илом забило, а икра уже живая, наклюнулась. Вся работа за лето псу под хвост, если не спасем. Тридцать миллионов икринок, представляешь? Я дверь захлопну. Врач приедет, постучит, немец твой небось сообразит открыть?
- Да я и сама открою, - пробормотала Маша.
- Ну смотри. Спокойной ночи.
Раиса ушла в дом, Маша еще долго лежала без сна и думала разные невеселые мысли. "Немец твой", - вспомнились слова Раисы. "Вот еще глупости, какой он мой", - рассердилась сама на себя Маша. Но заснула с улыбкой на обветренных губах.
Берг встал рано, еще не было семи. Он слышал, как ушла Раиса, да и спал плохо, поминутно просыпаясь. Вышел на веранду - за стеклянными стенами стоял плотный сизый туман. Ма ша спала, свернувшись калачиком и почти с головой укрывшись. Берг тихонько потоптался в ногах, но не рискнул будить ее. Вышел на крыльцо - и как раз вовремя. Из тумана вынырнула рыхлая фигура в белом и с чемоданчиком в руке.
- У вас тут травма? - неожиданно высоким, бабьим голосом громко спросил врач. - Показывайте!
- Да-да, пожалюста, - распахнул дверь Берг. - У нас травма, да!
Маша уже сидела, непонимающе озираясь со сна по сторонам. Врач деловито присел на край тахты.
- Ну, показывайте свою ножку, барышня, - располагающе предложил он.
Осмотр занял не больше пяти минут, причем врач не только мял и осматривал ногу, но зачем-то попросил открыть рот, высунуть язык, а потом поочередно дотронуться указательными пальцами до кончика носа.
- Перелома и вывиха нет, - заключил он. - Сильный ушиб и растяжение связок. Надо бы рентген сделать, конечно, но аппарат у нас все равно не работает, вчера кабель сгорел. Так что сделаю давящую повязку, покой и холод на щиколотку - это пока все. Через пару дней приезжайте, может, кабель заменят. А так, - он зорко просверлил Машино лицо, - не ходить, не бегать, есть побольше. И все.
Берг, сложив руки домиком, на каждое слово кивал послушно - ну, точь-в-точь мама, когда Маша заболевала и к ней приходила старенькая врачиха Анна Африкановна.
- Вы кто, муж? - спросил врач и, не дождавшись ответа, строго приказал: - Вы ей вставать не разрешайте, а то я знаю этих барышень - все им побыстрее надо. Спешка тут не нужна, ноге покой требуется, ясно?
- Да-да, конечно, я понимаю, - закивал с удвоенной энергией Берг, так что Маша даже захихикала: ну просто добрая нянюшка!
День тянулся как резиновый, туман все никак не хотел подниматься. Ребята куда-то убежали, Берг слонялся из комнаты на крыльцо и обратно, виновато поглядывая на Машу. А та вертелась на кушетке, неловко поворачивая больную ногу, пыталась заснуть, но ничего не получалось. Наконец Маша не выдержала:
- Андреас, пошли на завод сходим, а то от тоски можно помереть!
- Как сходим? - оторопел Берг. - Мария, доктор сказал, что тебе нужен покой, ходить нельзя.
- А я потихоньку, палочку возьму, как-нибудь доковыляю, - лисьим, умильным голоском пропела Маша. - Ну пошли, а? Ты мне поможешь, я же одна не дойду. Только посмотрим - и обратно, а?
- Нет, Мария, - неуверенно возразил Берг. - Это нельзя, невозможно. Твоя нога пострадает. Я не должен.
Но Маша уже поняла, что он сам ни минуты не сидел бы в доме Раисы, если бы не она со своей ногой.
- Пойдем-пойдем, ты мне только штаны принеси и майку, - скомандовала она уверенно. - Я же себе не враг, если будет больно, вернусь.
Напялив еще непросохшие вещи, они вышли из дома. В густом молочном тумане медленно добрели до здания рыборазводного: Маша опиралась одной рукой на Берга, другой - на кривую сучковатую палку, выломанную из придорожного куста. В здании слышен был шум воды, гулко раздавались женские голоса.
В главном цехе в беспорядке стояли поднятые из воды стойки с икрой. Сетчатые рамки в них были забиты слоем грязи, которую взбаламутила поднявшаяся от сумасшедшего ливня речная вода. Женщины в высоких резиновых сапогах стояли прямо в проточной воде и поочередно промывали рамочки, осторожно покачивая и поливая их из шлангов с насадками вроде душевых рассекателей. Между ними металась лохматая больше обычного Галина Афанасьевна. На лице ее было выражение, какое бывает у матерей тяжелобольных детишек, - страдание и безумная надежда.
- О, вы как здесь оказались? - увидела их Раиса. - Тебе ж лежать надо! - Она с трудом разогнула уставшую спину, вытерла мокрое лицо белой косынкой.
- Доктор был, сказал, ничего страшного, повязку вот сделал, - благонравно ответила Маша, исподтишка показывая кулак Бергу, который хотел что-то возразить. - А мне можно с вами?
- Да как же ты на одной ноге? - засомневалась Раиса.
- А я вот на ящик сяду и буду промывать, вам же тут работы еще на сутки, - настаивала Маша.
- Ну ладно, - неуверенно согласилась Раиса. - Ир, дай ей сапоги какие-нибудь побольше. Работы и впрямь до ужаса. Если за ночь не успеем, икра погибнет, она ведь уже живая, наклюнулась… Вся работа наша за путину.
Маша села рядом с цепочкой женщин, взяла из кассеты первую рамочку. Вода была ледяной, пальцы сразу загорелись, но она старательно подражала движениям женщин. Толстая корка ила на рамочке постепенно таяла, размываясь водой, проступали оранжевые икринки с белыми точками внутри.
Ведь это же будущие рыбки, думала Маша с нежностью. Она старалась, чтобы ни одна икринка не падала с рамки, но это не всегда удавалось, и ей было жаль эту маленькую рыбью жизнь - как она там, в стылой темной воде?
Берг поначалу помогал, подвозил грязные стойки, оттаскивал промытые. Но потом не выдержал - достал камеру и принялся снимать аврал. Женщины смеялись, отмахивались от него, но потом привыкли, и он часа полтора щелкал фотоаппаратом, меняя оптику.
У Маши быстро устала спина, заледенели и руки, и ноги в резиновых сапогах, но она смотрела, как не разгибаясь работают женщины, и ей было совестно уйти.
Наконец часа через три Раиса выпрямилась, махнула рукой:
- Стоп, девчата, надо хоть чаю попить, погреться, а то свалимся завтра все. А вы идите домой, - кивнула она Маше и Бергу. - Нечего тут трудовые подвиги устраивать, а то мне потом вас же и лечить!
Галина Афанасьевна с видимым сожалением прекратила работу, трагическим взором окидывая еще непромытые стойки, но ничего не сказала: женщины и впрямь работали без пере рыва с раннего утра.
Попили чаю из большого чайника, в котором прямо и заварили. Поели большими ломтями нарезанного хлеба с помидорами и брусками сыра. Маше показалось, что ничего вкуснее она в жизни не ела. Руки отогрелись о большую фаянсовую кружку. Берг, сидя рядом с Машей, тоже пил "артельный" чай, молча жевал хлеб с сыром. Вот и поди скажи, что немец, что совсем из другого мира человек, думала Маша, косясь на его осунувшееся лицо. Он тоже искоса поглядывал на нее, порывался что-то сказать, но так и не сказал.