Тишка оставалась неподвижна, застыв от горя, но меня история Серова не удивила, я раскусила этого типа с самого начала. Сейчас меня больше беспокоила собственная судьба.
* * *
- Что же теперь со всеми будет?
- Вам, Катя, думаю, не грозит ничего серьезного. Может быть, выговор в техникуме объявят.
- А вам? Трибунал?
- Надеюсь, обойдется без оного. Руководство части само не заинтересовано выносить сор из избы. Нагрянут проверки, комиссии. Начальству это тоже ни к чему. Но представление к следующему званию будет отменено. Я уже к погонам капитана первого ранга прицеливался. Что ж, походим еще во вторых. Я, как наставник по вашей практике, безусловно, виноват. Мне и отвечать. Надо было более четко объяснить вам режимные требования при работе с секретными материалами. Будьте, Катенька, осторожны. У нас такие дела редко прощают. Вам еще повезло.
Потом кавторанг Островский попросил всех выйти из комнаты, сказав, что ему надо поговорить со мной с глазу на глаз. Юрка упрямо топтался у моей кровати.
- Юра, пожалуйста, выйди тоже.
Юра вышел и, прикрывая за собой дверь, оставил щель. Валерий Валерьевич поднялся с табуретки и прикрыл дверь плотнее. Тон его заметно смягчился, хотя он продолжал упрекать меня:
- Катя, ты понимаешь, как подвела меня, Оксану, всех?
Он снова говорил на "ты", как тогда, на берегу, когда узнал, что я считаю его своим отцом. Я ничего не ответила. Я была так ужасающе виновата, что не считала себя вправе больше оправдываться.
Островский говорил долго. О морской чести, о наших кронштадтских традициях, о моей маме, какой он помнил ее в детстве. Впервые кто-то говорил о ней хорошо. Оказывается, она играла в школьных спектаклях главные роли и помогала старой учительнице в быту. Та учительница жила в одной квартире с Островским, поэтому только он и знал об этом. Сама Ниночка, моя мама, никому не рассказывала о своей помощи.
- Ты мне не дочка, - продолжал Островский, - но ты - моя землячка, и я чувствую, что нахожусь в ответе за тебя.
Так со мною говорили впервые в жизни. Со мной говорили как с человеком, а не как с преступницей.
Валерий Валерьевич пересел на край моей кровати, взял со спинки полотенце и вытер мне глаза. Второй раз за недолгий срок нашей практики!
Я сейчас его опять боготворила. Он опять был недосягаемо высок, хотя я знала и о его слабостях с женским полом. Спросить, не спросить про Светлану? Нет, он подумает, что я хочу увести разговор от своего поступка. Снова меня охватило отчаяние при мысли о том, как я подвела всех.
- Конечно, Катя, я не верю в эти измышления о твоих шпионских намерениях, да и никто в них не верит. Но воровство остается воровством. Это не способ решать свои проблемы. Ну, обратилась бы ко мне, я бы нашел списанные, оформил как положено. Разве я тебе смог бы отказать? Сдается мне, что ты не впервые путаешь свой карман с чужим.
Или я ошибаюсь?
Ну, нет. Признаваться в том, в чем я не была поймана, я не собиралась.
- Конечно, ошибаетесь! - поспешно возразила я, отводя глаза. - Я взяла эти пленки только потому, что они в магазинах не продаются;
- Хорошо. Дай мне, Катя, слово, что больше никогда не посмеешь взять чужое. Ты видишь, к каким последствиям это может привести.
- Никогда, Валерий Валерьевич.
Островский коснулся ладонью моего лба, будто проверял температуру. Кажется, он хотел добавить еще что-то. Но в этот момент в комнату влетел Юрка, за ним вошли остальные.
- Ладно, хватит проповеди читать нашей грешнице, - грубовато заметил Юрка, оттесняя Островского от кровати, - мы сами с ней разберемся.
Островский убрал руку и вышел из комнаты.
* * *
На следующее утро нам подали служебный автобус военной части. Он должен был отвезти нас прямо в Таллин. Оттуда поездом мы покатим в родной Питер.
Провожающих было мало. Мичман Задорожный, обещавший Эльвире приехать следом, да гарнизонные подростки, успевшие подружиться с нашими ребятами. Среди них - и дети Островского: Макс и Марина. Возможно, Светлана Колокольцева подарит им еще братика или сестричку, но я об этом никогда не узнаю. Да мне и все равно. Я никогда не стану членом их семьи. Автобус тронулся. Я положила голову на плечо Юре - вот кто вскоре станет моей семьей.
Глава 5
Начался последний семестр моей студенческой жизни. Зимой предстояла защита диплома и выпуск. Прежде я мечтала о том дне, когда смогу захлопнуть путаные учебники, забыть о придирчивых преподах и обрести, наконец, долгожданную свободу. Но чем ближе становился этот момент, тем тревожнее делалось на душе. Пожалуй, студенческой вольнице придет конец. На секретном заводе, куда меня уже распределили, с меня будут спрашивать по-взрослому. Как я справлюсь? После зачетов и экзаменов, сданных по чужим конспектам, мало что осталось в моей голове. Но предстоящего зачета по практике я не боялась: то, что проделала своими руками, запоминается накрепко. А увиденное на полигоне запомнилось мне как интересное кино.
Одно было мне неприятно - частный разговор с капитаном в отставке Руденко, принимавшим последний зачет. Это он помог мне поехать на Балтику, чтобы я могла встретиться с предполагаемым отцом. Он помог разыскать мне Островского. Но я не сказала ему даже спасибо. Я причинила ему лишь неприятности. Почти одновременно с нашим возвращением в Ленинград в техникум прикатила "телега" из части с жалобой на наше с Оксаной Тихоновой поведение. Однако формулировка жалобы было так расплывчата, что было непонятно, в чем наша вина. В бумаге теснились слова "халатное обращение со спецматериалом и нарушение распорядка работы в части". И опять нам досталось меньше, чем взрослым. Ладно мне выговор - он дальше моего личного дела, похороненного в архиве техникума, не пойдет! А старый моряк Руденко, отвечающий за командированных им на практику студентов, переживал сильно. При встрече со мной в коридоре он хмуро отводил взгляд, как прохожие отворачиваются от грязной кучи на улице. Он не проявил даже элементарного любопытства, чтобы узнать, чем закончились мои поиски. Возможно, он ждал, что я сама подойду, извинюсь, как-то оправдаюсь и расскажу о встрече с Островским.
Но вся эта неприятная история с выговором была лишь одной причиной моего нежелания откровенно поговорить с дядей Гришей. Главным препятствием к разговору на эту тему было то, что я оказалась самозваной дочерью чужого мне человека. Я стыдилась своей наивности, заставившей меня уверовать в красивую сказку и убедить в этом Руденко. Но сегодня, на зачете, трудный для меня разговор был неизбежен. Я пошла сдавать зачет последней: во-первых - привычка, во-вторых - надо обо всем рассказать человеку, проявившему ко мне участие. Так что, когда пришел мой черед отвечать по билету, в аудитории остались мы двое: я и Руденко.
Вначале он придирчиво принялся гонять меня по материалу. На мое счастье, мне достался вопрос об измерениях в акватории с помощью гидрофонов. Об этом нам достаточно рассказывали и Островский, и Серов на практике, поэтому я неплохо рассказала всю схему в целом. Но дополнительные детали, объясненные самим Руденко на лекции, я упустила. Дядя Гриша покачал головой и сам разъяснил трудный момент.
- Теперь поняла?
- Поняла, Григорий Миронович.
- Ладно, давай зачетку.
Он, не торопясь, вписал в мою зачетку название предмета и оценку "хорошо". Затем поставил размашистую подпись. Возвращая зачетку, он замедлил движение руки, будто задумался.
Катя, ты так мне ничего и не рассказала о своих поисках. Ты нашла своего отца?
Я, опустив голову, размышляла, как ответить.
Почему-то краткое "нет" казалось мне недостаточно приличным. Наконец, выдавив из себя улыбку, произнесла:
- Вам привет, дядя Гр.., простите, Григорий Петрович, от Островского.
Толстяк Руденко по-доброму улыбнулся сквозь седые усы (я облегченно вздохнула - он не сердится на меня!):
- Да что уж, пусть дядя Гриша. Знаю я свое прозвище. И в училище курсанты так звали. Хотя я тогда ненамного старше их был. Расскажи, как Валерий? Какое у него звание?
- Капитан второго ранга.
- Всего лишь второго? - удивился дядя Гриша. - Я в его возрасте уже три звездочки на погонах имел. Что ж он так отстал? В бытовых нарушениях замечен? Такие надежды подавал. Чем он там занимается?
Я рассказала, не забыв упомянуть и подслушанные мною факты, что Островский окончил академию и пишет диссертацию. О подробностях его личной жизни я умолчала. Также не стала говорить и о том, что мое нарушение, которое повлекло за собой выговор, откликнулось и для Островского неприятностями.
Сколько человек из-за моей глупости пострадало!
Зато я вспомнила и передала привет от Островского ему, Руденко.
- Не забыл, значит, меня, старика. И диссертация - это хорошо. Ну а как все-таки ваше родство, подтвердилось?
- Нет, - на этот раз коротко ответила я.
- Жаль. Его поддержка тебе лишней не была бы.
Значит, бабушка твоя ложными сведениями располагала.
- Выходит, так.
- Что ж. Будешь продолжать поиски?
- Да, теперь ищу тетю Ларису, зубного врача.
Я уже была в поликлинике, где она прежде работала. Сказали, что она давно уволилась и куда-то уехала.
- Да никуда она не уехала! - воскликнул дядя Гриша. - Ларочка перешла в платную поликлинику, там теперь принимает. Она же с моей женой дружит, иногда и в гости к нам захаживает. Я тебе сейчас же ее адрес сообщу.
Дядя Гриша порылся в портфеле, лежащем на столе, - возможно, искал записную книжку. Потом резко захлопнул портфель и неожиданно сказал: