Несколько секунд мать Джека молча смотрит на меня. Затем она поднимается и направляется ко мне. Ее губы дрожат от гнева. Я вижу, как она приближается и не чувствую страха. Я хочу, чтобы она ударили меня, потому что я заслужила. Это все моя вина. Я оказалась настолько, черт побери, глупой и беспечной. Для меня будет облегчением, если она ударит. Она останавливается передо мной и замахивается, она все же решила это сделать. Если бы я была на ее месте, я бы точно ударила, смогла бы. Ее рука начинается двигаться, но так и не дотрагивается до меня, Шейн хватает ее налету.
– Не надо, ма, – с грустью говорит он. – Он любит ее. Когда он очнется, ему разобьет это сердце, если он узнает, что ты ударила ее.
Он отпускает ее руку, и она прикрывает рот руками. Она смотрит огромным, шокирующими глазами, руки заметно дрожат.
– А что, если он не очнется?
Лицо Шейна заметно белеет.
– Тогда его душа будет печалится об этом.
Она теребит руки, всхлипывая, ее бедное материнское сердце разрывается от боли. Он обнимает ее за талию и осторожно ведет назад к синему креслу.
Дом встает рядом со мной.
– Пойдем, – зовет он. – Выпьем кофе.
Я разрешаю ему вывести из этого зала ожидания с голубыми креслами, заполненного печалью и болью матери Джека.
Я прислоняюсь к стене в коридоре. Мы какое-то время просто молчим, я стараюсь держаться от него подальше.
– Хочешь выпить что-нибудь покрепче? – спрашивает он.
– Ага, – отвечаю я.
Он достает флягу из кармана куртки.
Я жадно глотаю, алкоголь обжигает горло.
– Как долго он уже в операционной?
– Семь часов.
Я чувствую страх, причем очень сильный.
– Он же очнется, не так ли?
Его подбородок напрягается.
– Он выкарабкается, – наконец отвечает его брат. – Он очнется, или же бл*дь, я убью этого придурка сам.
В этом весь Доминик: Зачем открывать чертову дверь, если можно ее просто выбить? У меня текут слезы по щекам.
Джек
Я просыпаюсь от неописуемой боли.
– Лили, – бормочу я.
Тишина. Я опять проваливаюсь в благословенный мрак.
Я возвращаюсь назад. Огни. Голоса. Машины. Жгучая боль. Я проваливаюсь.
Открываю глаза. Женщина.
– Лили?
– Медсестра Борна, мне жаль.
– Лили.
– Ваша жена?
– Да, моя жена. Скажите ей, чтобы тащила сюда свою задницу, – с трудом бормочу я.
И опять я проваливаюсь во тьму.
Мать держит меня за руку. Я знаю, что это она, чувствую. Она плачет. Я хочу остановить ее, и сказать, что у меня все в порядке. Приходит Шейн и шепчет мне на ухо.
– Поправляйся поскорее.
Я открываю глаза, и вижу опять маму. Она трясется от беззвучных рыданий, берет меня за руку. Ей похоже больше требуется помощь, чем мне, потому что она совсем не в порядке.
– Я так люблю тебя, – говорит она. Я опять проваливаюсь в темноту.
В следующий раз, когда я открываю глаза, вижу уже более-менее четко, а не размытые предметы. Я смотрю на маму.
– Где Лили, ма? – спрашиваю я.
– Она за дверью, – говорит она. – Ты чуть не умер из-за нее.
– Это правда. Я чуть не умер из-за нее, но я бы умер без нее, ма. Она предупредила нас, так как в организацию Би Джея просочился коп.
Моя мать не мстительная, она легко простит.
– В таком случае я помолюсь Мадонне за твою жену, – шепчет она.
Ма тихо уходит через несколько минут, и после нее Лили открывает дверь.
– О, ты очнулся, – плачет она, не веря своим глазам.
Она подходит и останавливается рядом со мной, хрупкая фигурка, словно фарфоровая. У нее заклеен висок и большой синяк почти во всю щеку, и тени под глазами, но она такая красивая, что мне хочется заплакать.
– Я не могу дождаться, чтобы запустить свой член в твою киску, – говорю я, и она начинает плакать, большими крупными слезами, скатывающимися по щекам. Я не останавливаю ее, потому что точно знаю, что это слезы радости.
17. Лили
Если бы я не сделала запись произошедшего, то не знаю, как бы все обернулось. Газеты много дней подряд пестрели подробностями случившегося, это была сенсация, потому что мы убили детектива-сержанта, весьма уважаемого сотрудника полиции. Я рассказала все, что знала, но так и не знала, что случилось с Робином. Как-то я позвонила в офис и попросила его к телефону. Один из парней взял трубку и сообщил мне, что он больше здесь не работает. О нем ничего не сообщалось в газетах, думаю просто поступили, как обычно, чтобы прикрыть свои собственные задницы, сделали вид, что его вообще не было.
Прошло две недели, прежде чем нам разрешили перевести Джека домой. Семья собралась в полном составе. Шейн и Дом перенесли кровать на первый этаж, установив ее в одной из гостиной, чтобы Джеку не приходилось подниматься по лестнице. Братья осторожно кладут его в кровать. Я беспомощно суечусь рядом с ними. Джек выглядит очень бледным.
– Спасибо, – говорит он им.
Я предлагаю им что-нибудь выпить, но они быстро оставляют нас, сказав, что заглянут попозже вечером.
– Хорошо, – отвечаю я, закрывая входную дверь. Возвращаюсь в гостиную, Джек широко улыбается.
– Боже, я соскучился по нашему дому, – говорит он. – Иди сюда и поцелуй меня как следует.
Я иду к нему, испытывая неожиданно робость. Я говорила тогда, что люблю его, но не знаю, слышал ли он. Остались ли у него какие-либо воспоминания, несмотря на травму головы.
Я нежно целую его в губы и еле касаясь обхватываю его за плечо.
– Ты же знаешь, что это называется жалкий поцелуй?
Я смеюсь.
– Ты не должен напрягаться.
– Я не должен, но ты же можешь.
Я хмурюсь.
– Что ты говоришь такое?
– Сними трусики.
– Что?
– Ты слышала.
– Зачем?
– Не заставляй меня подниматься и делать все самому.
– Это безумие. Я не могу поверить, что ты это говоришь, – отвечаю я, снимая трусики. – Вот. Сделано. Счастлив теперь?
– Подойди ближе, – приглашает он, и его глаза оживают, загораясь огнем, которого я уже не видела в течение двух недель. И если честно, то боялась, что больше никогда и не увижу.
– Послушай, тебе не разрешается…
– Напрягаться. Я и не собираюсь напрягаться. Ты будешь все делать.
Я прикусываю губу, раздумывая, поскольку очень хочу подойти, но при этом очень боюсь, как-то навредить ему.
– Если ты не подойдешь ко мне, я встану и подойду к тебе, – предупреждает он.
Я смотрю на него удивленно, но он просто сияет.
– Джек...
– Я обещаю, что не буду двигаться. Ты все сделаешь сама.
Я делаю несколько шагов по направлению к нему.
– Раздвинь ноги, – непримиримо командует он.
Я на дюйм раздвигаю ноги, чувствуя, как у меня внутри все стало влажным.
– Откройся для меня, Лили, – уговаривает он.
Я раздвигаю ноги по шире, его рука скользит ко мне между ног, пальцы погружаются внутрь, играя увлажненными складками, собирая соки моего возбуждения. Он кладет в рот пальцы и начинает сосать.
– Снимай свою майку и лифчик.
Я молча повинуюсь.
– И юбку.
Он зарывается в меня пальцами, которые начинают двигаться внутри, и я не могу сдержать стон.
– Поставь ногу на кровать, – упираясь руками в матрас, я делаю, как он говорит, полностью открывшись его взору. Я опускаю глаза, чтобы посмотреть на его руку. Неприлично. Ненасытно. Скабрезно.
У меня начинают ныть соски. Меня сводит с ума ощущение его рта, посасывающего, облизывающего, прикусывающего. С жадностью наблюдая за мной, он скользит одним пальцем внутрь. Я содрогаюсь, выгибая спину. Он двигает пальцем, кружа вокруг клитора. Я с отчаянием начинаю толкать бедра ему навстречу, желая, чтобы палец не переставал двигаться, моя кровь ускоряется, проносясь по венам. Он входит двумя пальцами. Я хныкаю, потому что его прикосновения замедляются. Он отодвигает свою руку, и у меня вырывается крик отчаяния. Потом его пальцы начинают парить по моим складочкам, у входа. Я опять толкаю бедра вперед, ему навстречу, пытаясь поймать этими неуловимые пальцы. Он разрешает мне это проделать, скользя внутрь.
Но перестает двигаться, замирает. Я смотрю на него, все мое тело вибрирует, прося большего.
– Если ты хочешь кончить, поработай, – говорит он. – Трахай мои пальцы.
Меня не нужно просить дважды. Я двигаюсь на его пальцах, сначала их два, потом становится три, растягивая и наполняя. Мои руки занемели от хватки, я так сильно вцепилась в матрас, тело от того, что я выгнулась неудобно, испытывает дискомфорт. Каждое мое движение усиливает этот дискомфорт, но он как бы является частью того удовольствия, которое я получаю. Удовольствие от наполненности, его командного тона и его следящих глаз, пока я трахаюсь на его пальцах, это, наверное, должно вызвать у меня стыд, но я даже близко не испытываю его. Он с жадностью смотрит на меня, я кончаю.
– О Боже! – вскрикиваю я, чувствуя себя неописуемо развращенной от своего желания, такого яростного к этому мужчине. Такое же состояние я испытывала уже очень давно.
Голая и изможденная, я залезаю на кровать и осторожно ложусь рядом с ним. Мы молчим.
– Джек, – я приподнимаюсь на локте. – Ты помнишь, что случилось в той квартире?
– Кое-что, – отвечает он, поворачивая голову и вглядываясь в меня.
– Ты помнишь, что я тебе говорила?
Его глаза поблескивают.
– Скажи еще раз, что ты говорила, и я тогда смогу сказать тебе, помню или нет, – невинно отвечает он.
Я улыбаюсь.