Как они смеют вообще обижать маму? Отец, Сашка, вот теперь Димка... Она ж совсем как ребенок, который, как говорится, чем бы ни тешился, лишь бы не плакал. Да, мама могла целыми днями читать, не вылезая из своего кресла под желтым абажуром, и все они ходили на цыпочках, боясь помешать. Да, могла гулять целыми днями по городу, заходя в уличные кафе, сидеть в них часами с чашкой кофе и стаканом воды, наблюдая "движение жизни" и при этом не заботясь, есть ли у них что-нибудь на ужин, могла увлечься новомодной гимнастикой, которой рекомендуется заниматься именно по утрам, как раз в то время, когда им надо собираться в институт, в школу, в детский сад... Правда, иногда, очень редко ее посещал интерес к кулинарным изыскам, но всегда именно в одной плоскости, которая называлась "как из ничего сделать что-то". Она сама замешивала какое-то необыкновенное тесто, колдовала над начинкой из самых дешевых продуктов, до неузнаваемости их изменяя, и получался действительно необыкновенно вкусный пирог. Могла часами ходить по магазинам, рынкам, секонд-хэндам и находила очень дешевую, но действительно красивую, даже изысканную шмотку, которая выглядела и дорого, и престижно, и шла ей просто великолепно. Она никогда никуда не торопилась, ходила медленно, с достоинством, всегда глядя куда-то поверх голов. Казалось, будто идет она не в свою бедно обставленную двухкомнатную квартиру, а по меньшей мере в собственный особняк с лакеями, горничными, каминами, пальмами, французскими духами... Ее нельзя было не любить, нельзя было не восхищаться ею, и пусть она будет всегда такой. Димка очень даже хорошо проживет в своем Мариуполе, а мама без нее не справится. Ее просто растопчут, задавят, затюкают, уничтожат, в конце концов! Отец больше не смог ее защищать, а она сможет. Она сильная и выносливая, через два месяца начнет работать, и все у них будет хорошо! Пусть мама читает свои книжки и гуляет по солнечным улицам, она не даст ее в обиду! Не прав, не прав Димка, называя ее рыбой! Разве это так уж плохо – пожертвовать собой, давая покой другому человеку, так нуждающемуся в этом покое?
Она чуть не проехала свою остановку, выскочила из автобуса, быстро пошла в сторону дома. Зашла в продуктовый магазин. Денег хватило только на хлеб и молоко. "Да, с деньгами действительно скоро будет катастрофа", – подумала Мишель, выходя из магазина. Добытчика-то теперь нет, не на Сашкин же стриптиз рассчитывать, в самом деле. Слава Богу, тетя Надя, соседка, обещала договориться в кафе, где она работает, насчет какой-то халтурки. Мишель вспомнила, как отец советовал побыстрее устроить маму на работу. Да, совет, конечно, хороший... Ну да Бог с ним! Счастлив, и ладно. А они, Мишель и мама, уж как-нибудь сами разберутся. Они уже большие девочки, только кто старше, кто младше, уже и непонятно...
СОНЯ
Соня с облегчением выплыла из тяжелого сна, где она опять мучилась своим бредовым сочинительством. Долго лежала, пытаясь сообразить – что сейчас, раннее утро или вечер. Голова болела нестерпимо. В комнате было темно и тихо. Подняла голову, посмотрела на часы. Ничего себе! Было уже очень позднее послеобеденное время. Окна наглухо задернуты плотными портьерами, дверь в ее комнату закрыта. "Я же вчера снотворное выпила, а Мишка мне еще каких-то капель накапала..." – вспомнила Соня, освобождая из плена солнечное окно.
Господи, весна-то какая шикарная! Сейчас бы пойти беззаботно в никуда по солнечным улицам, вдыхая ее одуряющие ароматы, и чтоб солнце било прямо в глаза, много солнца, и ступать в лужи, и промочить ноги, а потом, устав, вернуться домой, налить горячего-прегорячего зеленого чаю, сесть с книжкой в свое желтое кресло... Стало до слез жалко себя, свою беззаботную счастливую прежнюю жизнь, которая разваливалась на глазах как карточный домик. Нет, не карточный, а стеклянный, как образно выразилась вчера Сашка. Ее стеклянный домик рушился неотвратимо, превращаясь в тысячи острых осколков, которые впивались в тело, в мозг, в душу, парализовали волю, открывая двери всем страхам, какие только можно придумать.
В зеркале ванной, умываясь, увидела в своих черных кудрях несколько седых волос, отметила для себя этот факт равнодушно, как что-то само собой разумеющееся. А раньше бы расстроилась, в панику впала. "Господи, как я хорошо жила..."
На кухне ждала записка от Сашки: "Мама, я после школы – на репетицию, приду поздно, забери Машку из садика". "Что я буду делать с этим ее стриптизом? Как ее отговорить-то? – думала Соня, автоматически прикуривая, ставя турку с кофе на огонь. – Скоро выпускные экзамены, надо в институт поступать, а она в стриптиз собралась! Думаю, Мишка отговорит, она-то умеет с ней ладить, а у меня вот не получается... Хоть бы Игорь появился, надо же что-то делать, она ведь и его дочь тоже, между прочим! Сходил бы в этот ночной клуб, поговорил там по-мужски..."
Для себя возможность сходить в клуб и поговорить Соня категорически исключала. Она никогда не умела вести таких разговоров, когда нужно требовать и настаивать. Могла часами философствовать, спорить, доказывать свою точку зрения только в комфортной обстановке, с близкими или давно знакомыми людьми. С Димой, например, Мишкиным приятелем. Очень умненький мальчик. Жаль, что он скоро уезжает. А может, его попросить сходить? Представился бы там Сашкиным братом...
Кофе Соню не спас. Голова не прояснилась, во всем теле чувствовалась разбитость, будто ее всю ночь колотили палками. Надо было вставать с уютного кухонного диванчика, идти за Машкой в садик. А вдруг, пока она ходит, придет Игорь? Но у него ведь ключи есть... А если он ее не дождется? Соберет вещи и уйдет? Ей бы только встретиться с ним, поговорить, а там уж она на него надавит, она знает, что ему сказать и как сказать, чтоб он одумался, еще и виноватым кругом остался... Он и не идет только потому, что боится этого разговора. Но все равно же должен прийти! У них денег нет, в конце концов! И с Сашкой опять проблемы! Да и ее, Соню, он знает как облупленную... Какая она добытчица? Нет, он должен, должен прийти. Мишка, наверное, чего-то не так поняла.
Соня нехотя вышла в прихожую, оделась, не без удовольствия оглядела себя в большом зеркале. В новой, необыкновенно красивой короткой кожаной курточке абрикосового цвета, отороченной по рукавам и большому капюшону мехом такого же оттенка, в черных джинсах-бриджах, в сапожках на каблуке она себе очень нравилась, черные кудри красиво смешались со светлым мехом, лицо было бледным и отечным, но выспавшимся и гладким. Вот только глаза... Соне опять стало жаль себя, такую красивую, ранимую, испуганную...
"Маша! Веселова! За тобой пришли!" – громко взывала молоденькая воспитательница в сторону копошащихся у детской площадки детей, предварительно проведя с Соней воспитательную беседу на тему уже двухмесячной задержки оплаты за детский сад. Виновато улыбаясь и извиняясь, лепеча что-то про "на днях, и непременно, и спасибо, что напомнили", Соня, быстро схватив за руку подбежавшую дочь, поспешно ретировалась к выходу. Машка, мгновенно почувствовав материнское настроение, шла молча рядом, втянув голову в плечи, как испуганный звереныш, которого только что оторвали от его веселых собратьев и посадили на поводок. Щеки ее еще были румяны от ребячьей беготни, шапка съехала набок, шнурки у одного ботинка развязались совсем и тянулись за ней по грязным лужам. Надо бы остановиться, выдернуть руку, завязать шнурок, да она не смела, так и шла до самого дома, боясь, что вышагнет из ботинка... Выйдя из лифта, мама неожиданно обернулась к ней, как будто только сейчас ее заметив, спросила: "Хочешь к Лизе?"
Ну конечно, она хочет к Лизе! Лизка была ее ближайшей задушевной подружкой, соседкой по лестничной площадке. Она жила вдвоем с мамой в такой же, как у них, двухкомнатной квартире, и Машка пропадала у них целыми вечерами, играя с Лизкой. Здесь можно было громко разговаривать, смеяться, сколько хочется, смотреть телевизор, есть до отвала тети Надины, Лизкиной мамы, толстые пироги с капустой и картошкой.
Мама, не заходя к себе, позвонила в соседскую дверь. Ей открыла тетя Надя в фартуке, с руками, выпачканными мукой, обрадовалась, заохала, засуетилась между прихожей и кухней. Заставила Машку снять колготки, которые она таки умудрилась промочить, уговорила Соню раздеться, пройти на кухню, начала, как всегда, все, что было в доме съестного, метать на стол, одновременно что-то рассказывая, нарезая, наливая, заглядывая в духовку.