Неэффективность Республики Советов как самостоятельной формы правления была очевидна уже в момент публикации Комиссией ее первого документа – "Проекта положения о Российских Совдепах", изданного 17 мая 1918 г. Кадетская печать показала полную противоположность данного проекта демократическим принципам. "Свобода, равенство, братство и, как путь к этому, всеобщее, равное, прямое, тайное, пропорциональное право, – писал А. Винавер. – Прекрасная мечта опьяняла нас. Голова кружилась от избытка и близости возможных достижений". "Проект конституции, той русской конституции, о которой год тому назад нам трудно было думать без ликующего восторга", оказался полной противоположностью этим чаяниям. Он представляет собой "создание, лишенное крови, плоти и жизни", отменяет принцип равенства и прямого голосования, вводит многоступенчатую (двух-, трех-, и в некоторых случаях даже четырехстепенную) систему выборов в верховный представительный орган страны – "в всероссийский совдеп", подменяет представительство народа представительством "разнообразного рода "совдепов" – больших, среднего размера, малого калибра и совсем маленьких". Такова "реальная действительность весны 1918 года" .
Критики показали, что "российские Сийесы" во главе с Рейснером не предложили никакой убедительной новой структуры власти – "не пытаются заново перестроить органы власти", но стремятся "зафиксировать в правовых формах ныне действующие учреждения, внести единообразие в их организацию и деятельность". В большевистском проекте конституции "есть всё кроме конституционных гарантий разумного правопорядка: и лишение значительной части граждан политических прав, и куриальная система в худшем из возможных ее видов, и простор для произвола исполнительной власти в пользовании конституционным законом в политических целях. Советская конституция поистине достойно венчает здание" . Официальная реакция на эту критику исключала содержательную дискуссию, объявляя все аргументы оппонентов коммунистической конституции тенденцией "всероссийской буржуазной реставрации" . В конституционных проектах Белого движения 1918–1919 гг. находим гораздо более реалистическую трактовку государственности переходного периода: здесь присутствует, правда, широкий разброс мнений о перспективной модели политического устройства – от Конституанты и Директории до единоличной военной диктатуры . Однако подобная диктатура рассматривалась не как постоянная, но чрезвычайная форма правления, необходимая для объединения страны (с сохранением областной автономии и земских учреждений) с целью восстановления правовой преемственности, утраченной с большевистским переворотом . Практические попытки создания демократической политической системы путем созыва Учредительного собрания и формирования Временного правительства предпринимались в различных регионах страны, в частности – в Сибири (Уфимская директория) . По сравнению с ними многоступенчатая советская структура власти выступала чистой архаикой, в том числе с позиций идеала государства-коммуны.
На несоответствие советской модели образцу Коммуны указывали левые (в том числе коммунистические) критики. Во-первых, отмечал А. А. Богданов, в отличие от Парижской коммуны, она опирается не на всеобщие выборы, но на куриальную и многоступенчатую их систему, отсекающую целые слои населения; во-вторых, "как постоянный государственный порядок эта система, очевидно, гораздо менее совершенна, чем парламентарная демократическая республика, и, в сущности, прямо непригодна", в-третьих, "какое же это "государственное устройство", при котором решающее голосование по самой конституции проводится с оружием в руках?" В ленинской модели государства-коммуны и ее конституционном воплощении он усматривал проявление "донаучного ребяческого коммунизма" и "господство голой демагогии". При реализации этого плана, полагал Богданов, "судьба русской коммуны оказалась бы такая же, как и Парижской" . Эсеры-максималисты видели в конституции опасность "комиссародержавия" – "уродливую болезнь советского строя", "язву", подтачивающую "молодой, неокрепший организм трудовой России". В период принятия Конституции (совпавший с восстанием левых эсеров) они требовали "уничтожения диктатуры партийных комитетов и фракций" и "очистки Советской власти от единоличных диктаторов" и черносотенцев, выдвигали коллегиальное начало в управлении как "гарантию от единоличного произвола" . Они отстаивали необходимость модификации проекта по трем направлениям – преодоление неравного представительства от разных групп трудящихся; изменение типа этого представительства – его "выпрямление"; расширение состава ЦИК и повышение коллегиальности в управлении комиссариатами и ведомствами. На практике констатировалась недееспособность советского "парламента": "Законодательствовал в конечном счете Совет Народных комиссаров, а ЦИК только расписывался и то не всегда" . Общая оценка документа была очень критична: "Эта отныне имеющаяся у нас писанная конституция лишена каких-либо видов на будущее и вместо углубления и развития советских и революционных начал она стремится закрепить ту неопределенную, запутанную, противоречивую практику нашей Республики, со всеми ее чертами, свойственными немощной, ущербленной после нашей революции, попавшей в тиски после Бреста" . Рейснер вынужден был признать, что никакой коммунистической "науки государства Советов" нет, их создание идет в режиме импровизации, а оценки советов варьируются от признания их средневековым институтом до выражения анархического хаоса, предполагающего возврат к традиционным конституционно-правовым институтам .
В целом, конфликт трех конституирующих принципов не получил содержательного правового разрешения. Логика работы Комиссии определялась когнитивным редукционизмом: последовательным переходом, во-первых, от идеи коммунистической федерации к национально детерминированной (с сохранением конфедеративного принципа сецессии); во-вторых, от декларируемого федеративного принципа к автономизации; в-третьих, сведение последней к ограниченному классовому представительству, выражением которого становилась иерархиизированная вертикаль советских институтов. При очевидном противоречии коммунистического принципа национальному (допущенному исключительно из тактических соображений), советский принцип (особенно при очевидной неопределенности его трактовки) оказывался наиболее приемлемым институциональным решением для формирующейся однопартийной диктатуры.