Джулия смотрела мимо Теда на Сэнди, которая подошла и встала позади него, прислонившись к косяку, держа в руке чемодан Джулии.
– Извини, детка, – сказала она.
Тед не обратил на нее внимания, не сводя твердого взгляда с дочери.
– Идем, сокровище. Все будет хорошо, вот увидишь.
Джулия пнула столик, и два журнала свалились на пол.
– Ну же, – настаивал он, и что-то в его голосе заставило ее встать – с презрительной усмешкой, закусив губу, но тем не менее встать и пойти вслед за ним.
Сэнди отдала ей чемодан, когда она проходила мимо.
– Джулия, – шепнула она, но если Джулия и расслышала, то не отозвалась.
Джулия поволокла чемодан к входной двери, которую придерживала Эйли, и обе вышли, а Сэнди молча смотрела им вслед, подавленная собственным бессилием. Девочки как раз сходили со ступенек, Сэнди удержала Теда за руку.
– Я буду следить за тобой, – сказала она.
– Я думаю, было бы лучше, если бы ты какое-то время не виделась с ними, – спокойно ответил он и повез дочерей к себе в Ройалтон Оукс.
В тот первый вечер он разобрал диван, на котором Эйли и Джулия всегда спали рядышком, когда приходили к нему в гости, и взбил им подушки.
– Я с ней спать не буду, – заявила Джулия, выходя из ванной.
– Почему?
Она посмотрела на него с высоты своего подросткового максимализма, полного и невозмутимого.
– Потому что я с лгунами не сплю.
Эйли со стаканом молока в руке стояла рядом и не произносила ни слова.
– Все позади, Джулия, – тихо сказал Тед. – Давай просто оставим это.
– Ты можешь считать, что победил, – прошипела Джулия, – но мы оба знаем, что она не видела, что случилось.
Тед долго не отвечал.
– Можешь лечь на постели или на полу, мне все равно, – он повернулся, собираясь выйти из комнаты.
– Куда ты идешь? – бросила она ему вслед. – К одной из своих подружек?
Он засунул руки глубоко в карманы и долго и пристально смотрел на нее.
– Я сожалею о том, что ты видела, – сказал он. – Я сожалею о том, что случилось. Я совершил ошибку. Но лишь одно имеет значение – я любил твою маму, Джулия. – Он все смотрел на нее, словно ожидая увидеть, как его слова дойдут до нее, проникнут в сознание. Когда она, нахмурясь, опустила глаза, он повернулся и неторопливо вышел из комнаты.
Джулия взяла подушку и спала, как и все последующие ночи, на полу, застеленном серым ковровым покрытием, просыпаясь с отпечатком его узора на щеке. Постепенно изначальная ярость ее гнева на предательство Эйли притупилась и улеглась, и осталось лишь испепеляющее презрение к младшей сестре, а иногда жалость, потому что веселая беспечность Эйли сменилась неуверенностью, заставлявшей ее постоянно оглядываться через плечо, просыпаться ночью. Тем не менее Джулия не делала никаких попыток успокоить Эйли, когда слышала, как та хнычет во сне в нескольких шагах от нее, одна в двуспальной кровати. Они никогда не говорили о показаниях Эйли; не было никаких обвинений и объяснений, никаких признаний. Эйли, больше всего желавшая вычеркнуть все, кроме настоящего, с надеждой приступала к Джулии с робкими предложениями поделиться сандвичем, освободить место у телевизора, с просьбами помочь с уроками, но, натыкаясь лишь на каменное молчание, отходила, тихонько ожидая, когда Джулия наконец простит ее, и довольствуясь Тедом. Воскресенья были днями мрачными, их проводили в торговом центре или в кино, где общение сводилось бы к минимуму. Через два месяца они сняли дом у семьи профессора, уехавшего на год в отпуск в Лондон. Джулия пролила пузырек черных чернил на их марокканский ковер и отказалась отчищать его. Пятно так и осталось нетронутым посередине гостиной, где они никогда не собирались все вместе одновременно.
Как только началось строительство, Тед стал регулярно по воскресеньям водить девочек посмотреть, как возводится дом на Кендл-хилл, бетонный фундамент, каркас и наконец крыша, окна неделя за неделей вырастали у них на глазах. Джулия обычно держалась на расстоянии от стройки, раздраженная и испуганная ее неизбежностью, а Эйли, ухватив Теда за руку, говорила о цвете краски.
Тед оглянулся на берег и увидел, как Эйли, сидя на скамье в одиночестве, распускает шнурки на ботинках с коньками и надевает обувь. Она сидела, сложив руки, глядя, как другие катаются на озере. Это Эйли первая распаковала свои вещи, первая вышла из своей комнаты; Эйли садилась ужинать ровно в шесть тридцать и настойчиво звала Теда и Джулию к столу; это Эйли вспомнила в унылый День благодарения, что они не сделали рога изобилия, который каждый год мастерила Энн, с высыпавшимися оттуда орехами, фруктами и сушеными абрикосами, и отказывалась есть до тех пор, пока они не соорудили сносную замену ему.
Он заскользил по льду и на гудящих ногах подошел к скамье, где она сидела.
– Мы можем поскорее поехать домой? – спросила она.
– Замерзла?
Она покачала головой. Ей больше не нравилось быть на людях, больше не хотелось встречаться с друзьями. Ей хотелось лишь сидеть в этом доме, в своей комнате наверху, где сквозь тонкие занавески виднелся силуэт холма, где кончался их участок и начиналась собственность штата.
Тед встал. Ноги, снова обутые в ботинки, словно налились свинцом и отяжелели. Он подошел к краю озера и позвал Джулию. Он знал, что она услышала, хотя сделала вид, что ничего не заметила.
– Джулия! – крикнул он еще раз, поднеся ко рту сложенные воронкой руки.
Джулия повернула к берегу, увидела, что отец зовет ее, и нарочно развернулась, отрабатывая катание спиной вперед, которому учил ее мальчик. Она выводила ногами букву V, носок к носку, а он потихоньку подталкивал ее.
– Ты почему останавливаешься? – спросил мальчик.
Джулия не ответила, продолжая смотреть через плечо.
В нескольких ярдах от нее Сэнди, у которой подогнулись ноги, рассмеялась, когда Джон опоздал подхватить ее и она шлепнулась на лед.
Их взгляды встретились.
– Джулия, иди сюда, – крикнул Тед.
Она отвернулась от Сэнди, от мальчика и покатила к берегу.
– Что?
– Пора ехать.
– Вы поезжайте. Колин проводит меня домой.
– Пойди попрощайся с ним, мы тебя ждем у машины. Давай.
Он смотрел, как Джулия, злясь, но без звука, потащилась назад.
Сэнди потирала ушибленный бок, пока они с Джоном ехали домой.
– Я же тебе говорила, терпеть не могу все это, – сказала она.
– Ты говорила, что никогда раньше не каталась на коньках.
– Я и на военных сборах никогда не бывала, но мне незачем туда отправляться, чтобы понять, что мне это придется не по вкусу.
– А уговор помнишь? Разве мы не собирались сделать это правилом? Одно воскресенье ты выбираешь, чем нам заняться, другое – я, помнишь?
– Хоть бы ты перестал считать это летним лагерем, – пробормотала она.
– А ты бы перестала считать это испытанием.
– Это же и есть испытание, разве не так?
Он быстро глянул на нее, на секунду оторвавшись от дороги.
– Если ты будешь представлять это таким образом, ничего никогда не получится.
Они подъехали к дому, и Джон вышел из машины первым, отпер дверь своим ключом и пропустил ее в дом. Несколько ее коробок все еще торчали в гостиной (он свои вещи разобрал в первые же выходные после переезда), ее одежда большей частью или оставалась в чемодане, или висела в мешке для одежды в шкафу.
Она повернулась к нему.
– Что теперь?
– В каком смысле?
– Ну, это же твое воскресенье, в конце концов. Что ты хочешь делать теперь?
Джон смотрел на нее, расстроенный.
– Мы не на свидании. Понимаешь? Давай повторю. Мы не на свидании. Это твой дом, наш дом. Делай что хочешь. Поднимайся наверх, ложись, читай книгу, что угодно.
Сэнди кивнула и пошла наверх. Она легла на огромную кровать и уставилась в потолок, прислушиваясь к его шагам внизу, к звуку открывшейся и захлопнувшейся дверцы холодильника, к стуку крышки мусорного ведра. Она понимала, что он прав, понимала, что если у них вообще есть хоть какой-то шанс, она должна перестать проверять каждый час, каждый вечер, есть ли какие-то сдвиги, оценивать, все ли у них пока нормально. Истина заключалась в том, что она бы не узнала, когда наступил этот момент. Ведь единственными людьми, с которыми она жила, были Джонатан и Эстелла, и Энн.
Для них обоих оказалось потрясением, когда они поняли, что все-таки не разлучены, что могут сделать такой выбор. "Но повернуть назад мы не можем", – сказал Джон и предложил попробовать пожить вместе. Она кивнула с тревогой, мостик между ними все еще был шатким после недель и месяцев, проведенных в спорах допоздна, когда кончился процесс. Не было другого выбора, разве что еще большее одиночество в доме, который терзал ее бесконечным призраком разлук, пустыми одинаковыми кроватями девочек, темными и тихими коридорами. Однако между собой они больше не заводили никаких разговоров о браке, о прошлых предложениях или о будущем. Она помнила ту ночь вскоре после окончания процесса, когда он до рассвета пролежал на ее кровати, не раздеваясь, отказываясь прикасаться к ней, отказываясь говорить с ней, отказываясь уйти. "Был не в состоянии", – потом объяснил он ей.
Он нашел этот дом через неделю после того, как она сказала "да".
Она слышала, как он внизу поставил новый диск с лучшими песнями Пегги Ли. Она взяла лежавшую возле кровати книгу и открыла на заложенной странице, но слова песен, доносившихся снизу, проникали в ее сознание, даже когда она встала и закрыла дверь.
Книга упала ей на грудь.
Взгляд Джулии на катке, глаза в глаза, волосы у нее теперь до плеч, как у Энн.