Если протестующий гнев товарища Стеклова (№ 62, «Правда») против французской буржуазии, томившей четырех коммунистов в тюрьме 10 месяцев до трибунала и потом их оправдавшей, помещен не для числа строк в его статье «Обреченный режим», а как глубокий протест возмущения души, то Вам, Михаил Иванович, будет понятна моя уверенность, моя глубокая надежда, что Советская власть не последует французской буржуазии, не будет томить меня не только 10–12 месяцев, есть в Бутырке примеры, но даже и лишнего дня и не доведет до медленной голодной смерти, – ведь я тоже коммунист...
Еще раз повторяю Ваши слова: «Советская власть говорит, что мы должны везде и всюду помогать усталым и истерзанным людям»; льщу себя надеждой и глубокой верой в святость этих слов и хочу думать, что я именно принадлежу к этим людям, усталым и истерзанным в борьбе за Советскую власть, и на мне прежде всего они и должны оправдаться.
Республика Советов и ее мозг – РКП (б) еще далеко не разрешили своей задачи: «Новые пути, новые задачи и новые опасности открываются перед Республикой Советов», – говорит тов. Красин (газ. «Правда» № 62).
И еще раз хочу верить, что, освободив меня от клеветы и тяжкого незаслуженного подозрения, вернув мне вновь доверие, как перед разгромом Врангеля, ВЦИК найдет во мне по-прежнему одного из стойких борцов за Советскую власть. Ведь это испытание для коммунистов не за горами. В своей речи товарищ Ленин говорил: «Оказалось, как оказывается постоянно во всей истории революции, что движение пошло зигзагами...» (газ. «Правда» № 57).
Острые углы этих зигзагов в 1918–1919 годах больно резали мою душу за темное, невежественное, но родное мне донское казачество, жестоко обманутое генералами и помещиками, покинутое революционными силами, заплатившее десятками тысяч жизней и полным разорением за свою политическую отсталость, а в 1920–1921 годах эти углы стали еще больнее резать за судьбы социальной революции при страшной экономической разрухе.
И теперь, когда всеми осознаны эти острые углы, когда сами вожди открыто признались в том, если бы я действительно был виноват, мое оправдание, что мы зашли дальше, «чем теоретически и политически было необходимо», когда произнесено, чтобы отстающие успели подойти, а забежавшие вперед не оторвались от широких масс; когда сказано, что «мы должны помогать везде и всюду усталым и истерзанным людям», неужели клевета восторжествует над тем, кто искренне и честно, может быть, спотыкался и ошибался, отставая и забегая, но шел все к той же, одной для коммунистов цели – для укрепления социальной революции.
Неужели светлая страница крымской борьбы, какую вписала 2-я Конная армия в историю революции, должна омрачиться несколькими словами: «Командарм 2-й Конной Миронов погиб голодной смертью в Бутырской тюрьме, оклеветанный провокацией».
Да не будет сей позорной страницы на радость битым мною генералам Краснову и Врангелю и председателю Войскового круга Харламову.
1921 год. 30 марта. Бутырская тюрьма.
Остаюсь с глубокой верой в правду – бывший командарм 2-й Конной армии, коммунист Ф. К. Миронов».
Наивный человек – Миронов... Он пытался им растолковать, что не виновен ни в одном из предъявленных обвинений. Что он чист перед людьми, Родиной и своей совестью. Но враги и без него это хорошо знали.
Им ведь нужна была кровь именно ничем не опороченного и не виновного. В этом страшная суть вампиров на теле России. Честность и правдивость всегда виднее на фоне зла – это и толкало врагов на скорейшую расправу с Мироновым.
Утром в теплый весенний день 2 апреля 1921 года его вывели на прогулку в тюремный дворик. Единственного. Небосвод был залит светом, и этот опаловый свет вздымался прямо, высоко. Тихое, светлое утро чем-то обнадеживало и ободряло.