Лев Давидович засуетился... Крутнулся. Подбежали два телохранителя, подхватили его под руки, словно он вот-вот свалится на рельсы, и торопливой пробежкой кинулись к поезду. Впереди, расчищая дорогу, такой же прыгающе-торопливой пробежкой мчался еще один телохранитель. Руки держал в карманах френча, из которых угрожающе выпячивались дула наганов... Обмякшего наркома быстренько втащили в вагон. Паровоз, всегда стоящий под парами, пыхнул, рванул, и поезд начал стремительно удаляться.
Грохнул издевательский хохот:
– Нарком драпанул!..
– Вояка!..
– Организовал оборону...
– В портки наклал!..
– Брехать горазд!..
Когда выяснилось, что паника оказалась ложной, бронированный поезд Троцкого медленно приполз на станцию, но сам он из него уже не появлялся.
– Одним словом, Лев, – кто-то прокомментировал возвращение Троцкого. – Или скорее всего Левушка... Как в той сказке: позолота стерлась, а свиная кожа со щетиной осталась.
И уж если казаки хоть один-единственный раз прилепят насмешливое словцо или кличку дадут, то от нее не отскребутся даже правнуки. «Левушка» – ласкательное, как бы приближенное родственному имени. Но сколько в интонации, ухмылке, косом взгляде, все понимающем, было заложено уничижительной иронии! И сколько бы потом ни гоняли казаков и ни наказывали, а они только Левушкой звали наркома Троцкого. Упрямо-усмешливый народец! Круто не любили казаки Левушку, труса и демагога...
Что-то в мыслях Миронова больше восхищения своими донцами, чем осуждения. Да и за что же, собственно говоря, он будет по-другому к ним относиться? Вольные, гордые, прямодушные. Ведь даже слово «казак» звучит весомо – удалец! Вольный человек!.. Ну а если его ограничить стереотипами? Да окружить полуправдой? Да вдалбливать каждому прохожему и проезжему, что донские казаки – это душители свободы и нагаечники... Живут, мол, в степных просторах, как у Христа за пазухой, да верную службу справляют царю-батюшке за счет трудового народа... Если долго и упорно вколачивать клин между различными слоями населения, то в конце концов можно достигнуть желаемого результата. Но как у страха глаза велики, так и у злых и длинных языков правды нет. Попробовал бы кто-нибудь испытать это хваленое житье-бытье: «Слава казачья, а жизнь собачья». Другое дело, что это был их образ жизни, иного они просто не знали, да и никуда от него не убегали. И не искали другой жизни. И не набивались в услужение царям. Единственным их искренним желанием было самим управлять своим казачьим краем, да иногда, правда, хотелось прогуляться за «зипунами». Причем богатыми. А с бедными по-братски поделиться.
Царское правительство всегда заигрывало с донскими казаками. Льстило. Боялось их свободолюбия. Понимало, что от малейшей искры вспыхнет пожар непокорности. А такую прекрасно организованную военную силу, ее потенциальные возможности, выпестованные в своих корыстных целях, ему невыгодно было терять.
В 1835 году царское правительство, угождая настроениям рядового казачества, приняло новое «Положение о Войске Донском». По этому законоположению казачество объявлялось «особым военным сословием», А у казаков-то и позабыли спросить, хотят ли они состоять в этом самом «сословии»?
8
Филька Миронов сошел в хутор, когда уже почти весь табун разобрали по дворам и загнали на базы. Тихий летний вечер угасал в мягких сгущающихся сумерках наступающей ночи. Смолкли людские голоса и приглушенное мычание скотины. Хутор, ненадолго взбудораженный табуном, укладывался на отдых. Где-то неспокойная корова толкнула ногой цибарку, она зазвенела... Запоздавшая казачка, сердито покрикивая, торопливо доит, и слышно, как молочные тугие струйки бьются в белую пену ведра.