Ординарец Иван Миронов следом вел в поводу своего коня и Орлика, похлопывал по крутой шее и ласково приговаривал:
– Ну и умница... Ну и дорогой конь... Надо же додуматься – зубами схватить шар, чтобы хозяин целым вышел из боя...
Миронов, не обращая внимания на ординарца, вышагивал дорогу в глубокой задумчивости.
5
Костры ночного... Что же это такое?.. Да было ли это?.. Было! Но сколько потерь... Только Филька Миронов выехал в проулок, как из Грачевых дворовых ворот верхом на Мустанге выскочила Валя. Осадила коня а пристроилась рядом. Молчит. Черные широкие брови сошлись на переносице. Покосился в ее сторону Филька – сердитая. Лучше ни о чем не спрашивать. Взорвется.
Что-то словно встало между ними. «Раздвинь сердитки», – в детстве часто просил он ее. Тогда было легко и просто с Валей. Все говорили друг другу. Не таясь. Росли вместе. Бил носы всем, кто пытался обидеть ее. А обидеть ее всякий мог. Все задевали ее, потому что не заметить необыкновенно черных, блестящих волос девочки, ее зеленых глаз было просто нельзя. Мальчишки, проходя, кричали: «Цыганка!..» Валя кидалась на обидчиков. В этом ей усердно помогал Филька, «девчоночий ухажер». Когда они выходили из драки и Валя бережно прикасалась к Филькиным синякам, его маленькое сердце наполнялось таким мужеством, что он был готов сражаться со всей хуторской пацанвой. Потом Валя, когда ее дразнили «Цыганкой», в ответ упрямо встряхивала головой, невозмутимо, но с вызовом отвечала: «А вот и цыганка. Ну и что же?» К этому времени она, наверное, начинала сознавать свою красоту, понимать, почему прохожие оборачивались, восторженными глазами провожали ее. Но Фильке от этого легче не стало. А сейчас что-то изменилось. Он и сам не может понять, что именно. И почему-то трудно просто, как бывало раньше, сказать: «Раздвинь сердитки». В ответ она подняла бы на него свои русалочьи глаза и засмеялась радостно, беззаботно.
Валя повернула к Фильке голову:
– Замуж хотят меня выдать.
Фильку будто ударили. «Значит, правду мать говорила». Он зло потянул плетью своего коня и с места в карьер понесся по придонскому лугу.
– Погоди... Сумасшедший.
Вечерняя роса впитала удалявшийся топот копыт.
* * *
Лошадей в ночное водили в буерак Бирючий. Он тянется на много верст по степи и кончается заливным придонским лугом. Луг равнинной далью уходит к хутору Подгорскому и теряется в приречном лесу.
От впадины Бирючьего влево и вправо вскидываются овраги, поросшие лесом, и лога с проточинами небольших ручейков. Звеня и пенясь, они бросаются с кручи, образуя небольшие озерца, поросшие кугой, камышом и чаканом. По опушкам буерака и на полянках растет сочная, густая пыреистая трава – лучший корм для лошадей.
Ребята собирались возле леса, облюбовывали места для ночлега и пастбища. Спутывали лошадей, а самых прокудных и жеребцов стреножили. Распределяли, кому за кем ходить заворачивать косяк, если он уйдет далеко.
Потом жгли костер, рассказывали сказки, обязательно страшные, заснувших привязывали друг к другу, к дереву или к колесу, мазали лица липкой колесной мазью. Боролись, пели песни, дурачились, дрались, но быстро мирились, все скоро забывалось. И всем всегда хотелось попасть в ночное.
Было уже темно, когда Филька и Валя подскакали к лесу. Филька стреножил своего коня, взял зипун, перекинул через плечо уздечку и вместе с Валей, не торопясь, пошел на огонь костра. Мустанг, которого никогда не путали, шел следом.
– Кто там? – метнулся от костра голос.
– Свой!.. Здорово дневали! Хлеб да соль.
– Едим, да свой, а ты у порога постой.
– Хорошо принимаете.
– Рады стараться.
– О, Валя, здравствуй. Ты как сюда попала?
– Вот еще явилась.
– Чем ты недоволен? – Валя в упор посмотрела на Захара Чашкина.