И все-таки Белинский слишком преувеличил различие между поэтами. У них больше общего, чем различий. И Жуковский, и Батюшков отвлекаются от конкретной, повседневной действительности, от скучной и не удовлетворяющей их прозы обыденной реальности. Они погружаются в мир вымыслов. Поэтому напрасно искать в произведениях Батюшкова точные, предметные картины жизни.
Как и Жуковский, Батюшков сосредоточен не на изображении внешнего, объективного мира, а на выражении мира внутреннего, но переданного через видимые признаки – движение, позу, мимику, жесты, пластические и живописные картины. Тем самым лирика Батюшкова по своему предмету представляет иную разновидность раннего русского романтизма. Не найдя гармонии в современном ему обществе – ни внутри человека, ни в его отношениях с реальностью, – Батюшков создает ее силой поэтической фантазии.
Главное же заключается в том, что поэтические системы Жуковского и Батюшкова не являются антагонистичными. Общим и родственным для обоих поэтов остается понимание поэтического слова, метафорического языка, приспособленного для передачи личных переживаний. Жуковский и Батюшков создают сходные варианты стиля раннего русского романтизма, используя одни и те же словесные формулы. Определенность и ясность Батюшкова достигается теми же поэтическими средствами, что и неопределенность и туманность Жуковского. Это очевидно в лирике Батюшкова 1809–1811 гг.
Лирика 1809–1811 годов
К лирическим произведениям этого времени относятся такие значительные стихотворения, как "Тибуллова элегия III", "Послание г. Велегурскому", "Пафоса бог, Эрот прекрасный…", "Ложный страх. Подражание Парни", "Мадагаскарская песня", "Любовь в челноке", "Элизий", "Надпись на гробе пастушки", "Счастливец", "Радость", "Рыдайте, амуры и нежные грации…", "На смерть Лауры", "Вечер", "Веселый час", "Тибуллова элегия Х", "Привидение", "Источник", "К Петину", "Дружество". Завершается этот период знаменитым стихотворением "Мои пенаты. Послание к Жуковскому и Вяземскому". Большинство произведений – элегии и послания.
Во всей лирике этой поры ("Ложный страх", "Мадагаскарская песня", "Элизий" и др.) возникает образ чувственной юности, бурно проявляющей страсть, которая овладевает любящими людьми. Но эта страсть не бездумное и слепое торжество природы. Она изящна, грациозна, умна. Батюшков возвышает и облагораживает ее, сообщая ей исключительную духовную содержательность.
Вот он описывает ночное свидание ("Ложный страх") и победу взаимного влечения над стыдливостью. Перед читателем проходит маленькая сценка, полная движения, переживания быстрого сменяются, но в них и в самой их смене ощутимы конкретность и психологическая правда. При этом чувства героев совсем не идеальные и мечтательные, а живые и земные. Естественность душевных движений передается в зримых и понимаемых сердцем образах – "дрожащая рука", "к груди… прижалась, Чуть дыша…". В любовную игру втянуты античные боги и мифологические персонажи – Гименей, амуры, Морфей. Радость любви передана зримыми приметами ("бесценны слезы", "улыбка на устах", "персей волнованье").
На чувственность Батюшков опускает покров целомудренности. Слова разговорного литературного языка он включает в такие сочетания, которые придают страсти украшающий и духовный характер. С этой целью он использует торжественную книжность славянизмов. Вместо "груди" он употребляет книжный эквивалент – "перси", вводит высокое слово "волнованье".
Наслаждение любовью во многих стихотворениях преобразуется в наслаждение жизнью и естественными радостями. Батюшков славит молодость, здоровье, богатства человеческой души. Любовь делает человека не только счастливым, но и цельным существом, живущим в согласии с природой и другими людьми. В стихотворении "Радость" юноша, услышавший от любимой заветное слово "Люблю!", хочет рассказать об этом всем, чтобы радость вселилась и в другие сердца. Даже природа благосклонно отзывается на разделенное чувство и ликует.
В "Источнике", одном из лучших стихотворений, любовное чувство постепенно оживает, становится все более властным, захватывающим и наконец торжествует победу. Батюшков отказывается от обнаженной передачи страсти: о ней говорят природа и черты Зафны, возлюбленной героя. В знаменитой "Вакханке", написанной позже и являющейся переложением эпизода из поэмы Парни "Переодевания Венеры", Батюшков погружает героев в атмосферу языческой страсти, избегания орнаментальности и аллегоричности оригинала.
"Вакханка"
У Парни преобладает светски-игровой элемент в духе галантной фривольной поэзии XVIII в. (в подстрочном переводе: "Лавр венчает ее голову, Волосы развеваются. Ткань, которая едва прикрывает ее, Колеблемая дыханием ветра, Небрежно наброшена на тело… Хмель опоясывает ее и служит украшением рук… В руке ее легкий тирс"). Вся обстановка у Парни статична. Венера, богиня любви, изображена кокетливой девушкой: "Самая юная, однако, остановилась, позвала Миртиса (герой стихотворения, галантный пастушок – В.К.) и устремилась вдруг под тень соседнего леса". Но кокетливость эта слишком суха: "Ее небрежность, ее нагота, ее томные глаза, ее улыбка обещали любовные наслаждения и исступление сладострастия". В описании влюбленных французский поэт тоже холоден. "Ее уста, смеющиеся и свежие, предлагают устам пастуха красочный плод винограда". Парни заканчивает эпизод характерной перифразой: "девушки цимбалами утомляли эхо гор".
В стихотворении Батюшкова воссоздано любовное преследование "на празднике Эригоны". Поэт придал эпизоду характер ритуального языческого действа. Статике Парни Батюшков противопоставил динамику погони, экстаз любовного чувства. Они, с точки зрения Батюшкова, характеризуют античное языческое мироощущение. У героев – "пылающи ланиты Розы ярким багрецом", героиня "неистова", ее страсть "В сердце льет огонь и яд!". Любовный эпизод у Батюшкова – не статуарная зарисовка, а динамичная и живописная картина "вакхического" бега, увенчанного победой юноши:
Эвры волосы взвивали,
Перевитые плющом;
Нагло ризы поднимали
И свивали их клубком.
Поэт счел необходимым внести в стихотворение отсутствующие у Парни признаки движения ("Жрицы Вакховы текли", "Жрицы Вакховы промчались"). В этом динамичном духе Батюшков изменил и концовку: стихотворение заканчивается танцем девушек, которые бегут мимо влюбленных с ритуальным "воплем":
Жрицы Вакховы промчались
С громким воплем мимо нас;
И по роще раздавались
Эвоэ! и неги глас!
И в этом стихотворении Батюшков ослабляет чувственность, вводя славянизмы ("текли", "ризы", "ланиты") и слова в старом значении ("нагло" – внезапно; ср.: "наглая смерть"). Поэт передал неумолимое торжество неукротимой страсти, целиком охватившей человека. Благодаря энергии движения, живописной красочности и пластической рельефности ("Стройный стан, кругом обвитый Хмеля желтого венцом…") стихотворение Батюшкова затмило французский текст. Это отметил Пушкин, написав о нем на полях "Опытов…" – "лучше подлинника, живее".
Батюшков часто рисует вымышленные театральные сценки, красочные и живые. При этом слова, употребляемые им, как и у Жуковского, играют своими предметными и метафорическими значениями. Слово "хмель" и "Вакханке" – не только атрибут богини любви, но и пьянящая радость; слово "роза" – не только обозначение цвета "ланит", но и роскошь наслаждений, расцвет жизненных сил, всесилие страсти. Все стихотворение говорит об упоении жизнью и земными чувствами. Так Батюшков украшает чувственность, возвышая ее духовно. Сюда же относятся и античные реалии, призванные придать праздничность переживаниям и создать атмосферу гармонии, непосредственности, эпикурейской беспечности и мудрости.
Было бы ошибочно думать, что Батюшков сосредоточен исключительно на любви. Эта страсть представляется ему, конечно, одним из самых гармоничных и прекрасных проявлений души, но любовь у Батюшкова всегда духовна и не мыслится им вне простых и естественных свойств и переживаний личности. Она сопряжена с добром, отзывчивостью, чуткостью, бескорыстием. Она свободна и не знает расчетов.