- Это так?
- Да.
- Сколько тебе надо?
- Нисколько - мотает головой исавриец.
С трудом объяснил, что хочет или возглавить, или войти в состав тех, кто первыми ворвется в город. В состав он войдет, получит центурию и сокровищ в штаны столько, сколько в них войдет. Сокровища принято носить в штанах. Насыпать быстро!
Слухи мгновенно пресекаются, паникеров, тех, кто их продолжает распространять, наказывают плетьми. Никто ни о чем не должен догадываться, даже Бессу и Константиану не сообщено. Знают: исавриец, Павкарис, Велизарий. Но тайну опасно хранить даже в самом себе, ее надо поскорее реализовать, такой клад не может гнить в земле. Среди исаврийских воинов подобрано еще несколько надежных человек. Секирами скалы рубить нельзя: грохот; взяли по самому обыкновенному бруску железа от крепления разрушенной метательной машины, положили каждый себе на плечо и пошли - исавриец впереди - к водопроводу. Залезли в разрушенном месте в трубу, бесконечно долго плелись по ней, согнувшись, спотыкались, падали друг на друга. У скалы остановились в том порядке, в каком шли, впередиидущий снял брусок с плеча, забросил на выступ, вцепился б него двумя руками, принялся стачивать. Когда уставал, бросал работу, пролезал под ногами всей колонны, становился последним в очереди и отдыхал, все время, которое работали остальные, и так целый день.
Ночью пришлось прервать работу: лязг слышнее, вернулись в лагерь. Но их исчезновение и приход стали кое для кого заметны. В следующий раз Павкарис отправил их задолго до рассвета, а начинать велел поздно утром, закончить перед закатом, а пройти глубокой ночью, и работу, хоть кровь из носу, сделать всю до конца. Они должны взять один доспех, копье, меч и щит и проверить, пролезет ли в проход воин в полном вооружении средней комплекции.
Исавры все сделали, как им было сказано, и вернулись глубокой ночью. Воин средней комплекции при полном вооружении проходит в проход - доложил начальник.
На рассвете Велизарий велел послать за Стефаном. Кажется, единственный в неприятельском лагере человек понимает вражеского полководца в плане его гуманных чувств и известной допустимой доброжелательности к нации, с которой тот воюет. Велизарий не пришел брать, Велизарий пришел просить. Ты дай ему, что он просит: территорию, победу над режимом, и он не станет никого трогать, только дай! А если нет, он замахнется на тебя мечом.
Когда Стефан прибыл, весь его виноватый и не очень опрятный вид выдавал потерянные им позиции и доверие граждан. Протаранивал пальцем морщины на лбу, мялся и не знал, куда руки девать. Сохранять твердый, достойный вид в присутствии прославленного полководца даже не счел нужным. Перед кем ерепениться? Кому? Его позиции поколеблены - виноват, не виноват, какая разница, - отечество нашло себе других патриотов, им доверяют, за ними идут. Небольшая кучка сторонников совсем поредела за три неполных недели успешной обороны. Странный патриотизм Стефана не принимает никто, в городе начинают потихоньку считать его врагом народа, травят в общественных местах, пальцем тычут в спину и грудь. Асклепиодат и Пастор - главповара неаполитанской кухни, даже соли насыпать никому не доверят. Стефан теряет не только авторитет, но и деньги и право гражданства. Еще день, другой, и они спустят на него всю свору преданных им людей, этих собак, велят взгрызть, порвать. Из дома выходить опасно, не то что говорить, вещать. Последние дни он просиживал, запершись, а слуги выметали из дверей камни, залетавшие в окна.
- Византийский прихвостень! - отовсюду неслось.
Приготовился к приходу убийц, настроил себя, отрепетировал прием, выражение лица. Кончить себя не даст - сам заколется. Попросит проститься со слугами, выйдет в соседнюю комнату и там завершит земной путь. В заветном ларце острый, как игла, сувенирный кинжальчик блестит лезвием, ждет, когда впиться.
Вдруг вызван к Велизарию, собирается, едет - позволяется.
- Куда? Увильнет, мерзавец!
Пастор мотает головой: пусть едет, никуда он не увильнет. Надо доверять честным людям, а Стефан - заблуждающийся честный человек. Он сам по себе честный, из своих принципов, поэтому его не нужно кичем поощрять и миловать его за честность тоже ни к чему. Он поступит по совести: вернется к согражданам, и они - по совести, тоже честно - репрессируют инакомыслящего. Совсем ни к чему держать на оркестре хориста, поющего не в лад. А пока он нужен. Велизарий ни с кем не захочет разговаривать, кроме него, Велизарию потребен мыслящий так же, как он, на той же волне, якобы понимающий (а на самом деле предатель, честный предатель - вот парадокс), вот и пускай они толкуют: хуже не станет. Любопытно, какой еще план созрел у византийца, какой очередной шантаж привезет плясун?
- Часто видел я взятые города,- говорил полководец Стефану, а рядом, скорчившись за походным столиком, не поднимая лица, скрипел писательским инструментом, глодал кого-то, вероятно историю, литературный червячок Прокопий,- и по опыту знаю, что там происходит: всех способных к войне мужчин убивают, женщин же, которые сами просят о смерти, не считают нужным убивать, но подвергают их насилию и заставляют переносить всякие ужасы, достойные всяческого сожаления.
Фразы выходили не всегда удачными, иногда - с корявинкой, но автором их был солдат, и солдат понимал: пусть сказано не так красиво, зато весомо, убедительно и от сердца.
- Дети, лишенные пропитания и свободного воспитания, должны в силу необходимости становиться рабами людей, самых для них ненавистных, руки которых они видели обагренными кровью своих родителей. Я не говорю уже, дорогой Стефан, о пожаре, которым уничтожаются все богатства, весь блеск и красота города. То, что испытали раньше взятые города, это, я как в зеркале вижу, придется испытать и Неаполю. И я скорблю и за город и за вас самих. Против него мною сделаны такие приготовления, что он не может быть не взят. Я вовсе не радовался бы, если б такая судьба постигла древний город, искони имевший жителями христиан и римлян, особенно когда я являюсь главным начальником римлян: ведь у меня в лагере много варваров, потерявших убитыми у этих стен своих братьев и родственников; если бы они взяли город с боем, я не был бы в состоянии сдержать их гнев. Поэтому, пока в вашей власти выбрать и сделать то, что будет для вас лучше, примите более благоразумное решение и постарайтесь избежать несчастия. Если же оно вас постигнет, как этого надо ожидать, то по всей справедливости обвиняйте не вашу судьбу, а собственную волю.
Стефан тихо слушал. То опускал голову и отстранялся, то, наоборот, поднимал ее на полководца и глазами, всем выражением лица подлипал к нему. Выражение испуга за свою жизнь сменилось выражением испуга за свой народ. Думал: о каких приготовлениях идет речь? Узнать бы. Может, придумать самому и напугать неаполитанцев. Он - не военный и правдиво не придумает. Те в свою очередь примут меры как против правды, так и против лжи. Так не прошибешь, разве когда мечи заходят по головам - тогда вспомнят своего презренного прорицателя Стефана. А город падет - смутное предчувствие не дает покоя,- падет город. Веселые, беззаботные лица на улицах - лица дураков еще раз говорят ему: падет, прячем скоро. Его сердце в данном случае верный и безотказный определитель, и Стефан доверяет одному ему.
- Что привез, козел рогатый, что скажешь? - какой-то наученный подонок тянет его за полу.
Убеждений никаких, а мысль одна: поиздеваться над затравленным человеком, над которым все издеваются, над которым принято издеваться. Что он проповедует, никого уже не волнует, какой вариант предлагает - пусть себе мурлычет под нос бред идей,- кому какое дело. Важно: его точка зрения проиграла, уступила, сошла на нет. Носителю проигравшей точки зрения, объявленной вредной, незаконной, можно и нужно мылить шею. И ее мылят, добровольных банщиков-мыльщиков чужой виноватой шеи сколько хочешь.
- Сограждане, люди, я не буду говорить с вами на площади! - кричит им.
Напрасен труд. Уже забегали наймиты, уже окружают полукольцом шпики, наушники, убийцы. Кое-кто задрал преданные глазенки на Асклепиодата: не пора ли, мол, унять? Тот дергает взглядом в сторону: только посмей. Никакой инициативы. Мы должны знать, что он нам привез в своей непутевой башке. Если ему угодно сообщать это таким образом, пусть сообщает таким. Их позиции сильны, стены стоят надежно, воины несут службу. За надежными стенами какое-то время можно потерпеть принципы свободы ради принципа; вероятно, его сами слушатели захотят растерзать после - никто мешать не станет.
Стефан забирается на возвышение, обливаясь слезами, умоляет сограждан сдать город.
- Велизарий знает способ и возьмет укрепления. Там, где невозможно выиграть, нужно уметь сдаваться.
Еще многое говорил, в патетике много жестикулировал, показывал то на византийский лагерь, то на Рим, откуда уже не придет помощь, то на небо.
- Шантаж - орали в толпе, - на пушку берет Велизарий-то твой, а ты и поверил! Никакого способа взять укрепления нет, выдумки слабачка.
- Нет? А если есть? А если сюда ворвутся неприятельские солдаты, а если резня, вы подумайте, на что вы обрекаете себя, своих близких?