Теодату самому интересно оттого, куда он заехал. Жил тихо, мирно, ни в ком но искал и в нем не искал никто. Писал, читал, поучал землю стоять на месте, а солнце двигаться по небу, звезды спокойно висеть, чувствовал счастье: они его слушались. Ребята, они меня слушаются - говорил. И вот ходит и носит в кармане яд. Амалазунта запаслась неплохой гарантией - его смертью в случае неудачи. Тогда в удаче он заинтересован больше нее. И будет рылом рыть землю для победы, но и о спасении подумать не помешает. Как лазейка остается словесный договор с Гипатием и Деметрием, не скрепленный ничем, даже обыкновенным честным словом, продажа Этрурии Юстиниану за сенаторское кресло. Но там с ним будут говорить, пока он с положением, владелец, пока земля не конфискована. Стоит провалиться, теряется земля, и император машет рукой. Более реально грубо и просто удрать на корабле с деньжатами, которые имеются. Приготовить корабль и сразу после совета или с самого совета выйти под предлогом мочеиспускания и - бегом по лестнице в развевающемся хитоне на пристань. Так вот: все эти страхи очутиться в яме со зверьми или потерять землю, сенаторское кресло в Византии под крылышком всемогущего всеблагого, как бог, Юстиниана могут окупиться шансами на поруку, и каков шанс на нее? Десятый раз задает он себе этот вопрос и десятый раз оставляет его без ответа. Даже взял в руки свинцовую палочку и чертит ею, на листе пергамента: лучше думается. Но ответ, даже если б он был, ничего уже не решал. Доверяя порыву, пошел он на аферу, доверяя порыву, секундному обстоятельству, способности мгновенно среагировать следует и продолжать.
Таков настоящий путь политика, кабинетное думание программирует, но не приводит к решению, просто расчищает им в хаосе дорогу, к решениям правильным, искрометным, гениальным приводит только секунда, не представление острой ситуации, но ситуация сама. Перестав быть прежним ученым, Теодат перестал быть прежним Теодатом. Аналитические способности его ума, составлявшие глазное содержание прошлой жизни, теперь - второй плен, досуг, действия.
Теперь уже сама Амалазунта пытается смирить его чрезмерное рвение. Пугало слишком расходилось, пугалу бы не стоило усиленно двигаться. Ей совсем не нужно, чтоб Теодат справился со своими выборами сам, получил признание у знати, той ее части, которая признает только наследство по крови. Для этих людей Теодату нужно только показать себя, показать лишь то, что он совсем не так плох, как о нем думали до сих пор, и вполне сойдет за правителя, коль сходили предыдущие. Он может даже выползти на противопоставлении себя Амалазунте как лучшего претендента и сделать вид: дескать, это ему с самого начала надо было быть на ее месте - Италия бы только выиграла. Амалазунте, понятно, совсем ни к чему такой поворот. Его победа на выборах старейшин почти очевидна теперь, но так же плоха для нее, как его поражение, которое не исключено. А ей не очень-то хочется кусать локти во время прений, во время доводов очередного выступалы и видеть, как поток уносит ее хрупкие кораблики, предоставленные самим себе, вышедшие из-под ее власти. Его победа - его задранный нос. Как бы родственничек не проявил прыти и по заключению союза с теми, кто его не терпел, выбирать не собирался, но ее ненавидел все же сильнее и голосовал только ради уничтожения своего давнего врага. Она прекрасно все понимает, ее чутье на редкость прозорливо. Тогда, если опасения не напрасны (хотя Теодат, по ее мнению, все тот же тюфяк), следует поступить таким образом. Преданную ей готскую знать ничего не стоит склонить на сторону Теодата, она уже на его стороне благодаря заступничеству самой Амалазунты (при помощи этой же знати она и заблокирует его потом); нейтралов, которые за наследование по крови, Теодат сам привлечет к себе, а оппозицию, самых ярых, признающих одного Теодориха и никого из его последователей, считающих, что идея государственного руководства неузнаваемо извращена, надо поставить перед фактом. Теодат получает власть без выборов - вот факт, из рук Амалазунты, но это уже грязная сплетня, и с ней необходимо бороться.
Едва Аталариха отпели, едва смолк епископ, внесли гроб с телом в фамильный склеп, поставили в нишу, едва заперли склеп, как провозглашен новый царь. Готы бегут с похорон в панике, прямо в траурных одеждах, ругаются последними словами, хватаются за мечи. Спокойно, ребята! Во дворце безликие солдаты через метр (единоначалие и единообразие - два священных признака войска тут налицо) один от другого, Амалазунта в трауре, но пикантная: успокойте же их. Готы выходят к готам, по-товарищески просят прекратить шум. Царь избран законный, настоящий, достойный муж: в его уме они убедились за прошедшие недели, от бога - не от людей, от бога, понятно, лучше. Они уверены, что предложат лучшего? Ведь вовсе нет! Где возьмут, кого? Кандидатов-то почти и нет, а если есть, надо еще посмотреть, кто его знает. Уверены они, что за их кандидата будут голосовать большинство старейшин с правом решающего голоса,- нет, не уверены. Тут, на троне, никто не идеал, идеалы берутся из зародышей, из матки общественного развития. Теодат нетверд, и его всегда можно переделать, поправить, перевоспитать. Он сам понимает такую необходимость, не откажется переделаться, и они общими усилиями, возможно, и создадут идеал. Второе: если они переживают о женщине, то могут быть спокойны: она отойдет на задний план и как правительница утратит авторитет. Весь ее авторитет держался на авторитарности, а доверия, кажется, и не было. Авторитарность кончилась, за Амалазунтой не остается даже права давать советов - они позаботятся, ее вышвырнут из дворца со всей ее византийской политикой. Страна пойдет по своему новоитальянскому готскому пути, пути прогресса.
Слова, все слова, слова одни - сколько таких слов приходилось слышать, а годы идут, Амалазунта находит все новые и новые возможности вцепиться власти в волосы и держаться за нее. Вот и теперь: они опять дали себя обойти, не проявили нужной твердости, не добились выборов. Оппозиционеры хриплыми голосами пытаются доказать, что дело принципа - были выборы или не были, а не в правящем лице. Смогли они восстановить прежний порядок назначения такого лица из своих рядов - один результат, не смогли и опять дали посадить себе на шею откуда-то сверху - другой. Так теперь и править будут - сверху, как насаживают. А этого-то и не следовало было допускать. Тот вариант, когда форма становится содержанием, а то, что раньше нерушимо принималось за содержание,- пустой формой. Так горячились, дебатировали, хрипели готы.
Теодат коронован в Риме в базилике св. Петра папой. Надета корона - узенькая готская корона без украшений из червонного золота, полновесная и очень тяжелая. Волосы на лбу слиплись, длинные, черные, они вылезли из-под ярко-желтого, почти оранжевого кольца - окольцован! - неопрятными висюльками, мутная капля скатилась по левой щеке. Входит в раж, делает целый ряд официальных визитов, встреч, приемов, и это кроме тотальной, повальной свинской пьянки. Удивительно легко сходится с римскими городскими властями, обаяет подданных широтой, образованностью, тонкой улыбкой эстета. Сейчас перед ним они все равны, он не различает, не выказывает ни к кому особых симпатий и ни к кому неприязни: равен и мил одинаково со всеми. Тактика: всем понравиться, быть хорошо встреченным народом, его народом, вселить новые надежды. Жизнь переменилась - внушает своим видом. Теперь можно вновь верить, вновь надеяться и вновь не скучать от новых преобразований. Детишек, которых ему подносят и подсовывают, привечает, гладит по головкам; о деле говорит только серьезно, не нарушит делового разговора невнимательной, неуместной улыбкой. Популярность, популярность и еще раз популярность. Она дается только так: парадностью, знанием народности, когда улыбками, когда серьезностью и внимательностью, обещаниями и посулами.
Теодат не столько прирожденный политик, сколько книжник, играющий в политику. Он слишком много начитался, чтоб избежать искушения и не проверить чтения на опыте. Амалазунта с глазу на глаз тотчас высказывает ему свое недовольство. Так себя не ведут, так не паясничают, в ноги каждому не кланяются, перед каждым не ложатся, не заискивают, не ищут симпатии, не приобретают. Слишком дешево он хочет ее купить - фиглярство, даже самое умелое - маленькая цена за признательность людей. За нее придется заплатить подороже: удачной войной, например, с фракийцами, удачной экономической политикой. Король оправдывается, как школьник: не все сразу и одно другого не исключает, глупости. Груб с учительницей, дамские штучки его раздражают. Столько блеска, праздничности, и вот будни: занудливая карга Амалазунта с ее поучениями и недовольством. Теодат пытается пока довольно осторожно отделаться, избавиться от нее, отодвинуть ее подальше. Ах, вот как! Женщина взбешена: это все, чем ответит ей на ее благодеяние, на свое выдвижение, карьеру, славу. Так вот, пусть слушает: он тут сидит, пока она тут сидит, сбросит, сдвинет, сместит ее - свалится и расшибется сам. Он еще мальчик в государственном деле, ему еще учиться да учиться надо. Никакой Юлий Цезарь со своей галльской войной воевать не научит, воевать научит только сама война. Если он принял ее слова, сказанные ему на вилле за правду, и решил, что она очень высоко его ценит, пусть знает: это только полправды. Да, высоко, как справочник, как склад всяких цитат, как полку с книгами, где не надо тратить время на поиск книги, листание страниц и выкапывание нужного места из нее, и только лишь поэтому не может сейчас обозвать остолопом. Брызжет слюной, давит его; вчерашний супермен только губами шлепает в ответ; наконец, заставляет поклясться самой страшной клятвой, что он никогда не выйдет из-под ее негласной опеки.