Через час я был уже на своем КП.
- Товарищ полковник, несчастье, - встретил меня Пестрецов. - Позвонили из Карельского - тяжело ранен подполковник Заикин. Не знают, доживет ли до вечера.
- Да как же так? - мне не верилось. - А где наш комиссар?
- Повез раненого в медсанбат.
- Подробности сообщили?
- Не знаю. Разговор перебил начальник штаба. Да вот он и сам идет, показал Пестрецов на подходившего к нам полковника Арефьева, прибывшего в дивизию после гибели Вольфенгагена.
- Подробности такие, - сказал Арефьев. - Во время выступления дивизионного ансамбля начался обстрел...
- "Костыль" проклятый! - вырвалось у меня. - И когда он только засек? Ну, а дальше?
- Все разбежались по укрытиям. Заикин заскочил в землянку к музыкантам. И вот в эту землянку и угодил снаряд. Он разворотил ее, а Заикина искромсал осколками и щепой от накатника.
- Ранение тяжелое?
- Толком никто не знает. Определит только хирург.
- Есть ешё потери?
- Убиты двое и пятеро ранены.
На следующий день я навестил Заикина. Операция была уже сделана, его жизнь находилась вне опасности. требовался лишь длительный и тщательный уход. В течение трех часов хирург вынимал осколки и щепу, штопал кожу, накладывал пластырь. На теле Заикина оказалось свыше тридцати средних и мелких ран. От потери крови и тяжелой операции Заикин сильно ослаб, его поддерживали уколами.
Услышав мой голос, Заикин с трудом приподнял голову, посмотрел на меня виноватым взглядом. Говорить ему не разрешали.
- Все будет в порядке. Не унывай! - подбодрил я Заикина и тихонько пожал его руку выше локтя.
- Не беспокойтесь, выходим! - сказал мне хирург. - Главное - сердце, а оно у него крепкое. Выдержит!
Целых два месяца пролежал командир полка. А сколько внимания и любви проявили в это время к нему карельцы! Ежедневно у него бывал кто-нибудь из ближайших помощников. Два раза в неделю любимого командира навещали делегаты от рот, докладывали ему о своих боевых делах, справлялись о здоровье, желали бодрости. И на госпитальной койке Заикин всегда был со своими людьми и жил с ними одной жизнью.
* * *
Вскоре после ранения Заикина я случайно встретил на командном пункте Новгородского полка военфельдшера Катю Светлову и вначале не узнал ее. Мне она запомнилась маленькой, подвижной, с веселыми черными глазами и жизнерадостной улыбкой, в ватной телогрейке и шапке-ушанке. А тут я увидел девушку с серьезным сосредоточенным лицом, одетую в защитную летнюю форму. На груди у нее поблескивали орден Красного Знамени и медаль "За отвагу".
Она прошла мимо, поприветствовав меня и командира полка.
- Кто это? - спросил я у Черепанова.
- А вы разве не узнали? Это же наша Катя.
- Какая Катя?
- Светлова.
"Почему она так изменилась?" - подумал я.
- Чудесный человек, жалко с ней расставаться, - продолжал Черепанов.
- Почему расставаться?
- А вы разве не заметили? Она готовится стать матерью. Понемножку собираем ее в отпуск.
- А кто же отец?
- Не знаем. Пытались говорить с ней, но она или вежливо отмалчивается, или грубит, дескать, не ваше дело.
- А что слышно о Чуприне?
- Ничего. Нам он не пишет.
- А Кате?
- Пишет ли Кате? - переспросил Черепанов. - Откровенно говоря, не знаю.
Меня обеспокоила судьба Кати. Я понимал ее одиночество и замкнутость после неприятностей, пережитых зимой. Хотелось как-то облегчить ее горе. Решил поговорить с ней.
Она пришла в блиндаж командира полка, где я ожидал ее. В ответ на мое приглашение робко села за столик.
- Как живете, Катя? Как здоровье? - спросил я.
- Спасибо, товарищ полковник. Живу хорошо. А здоровье, как видите, тоже ничего.
Я ждал. что Катя скажет еще что-нибудь, но она молчала, только как-то натянуто улыбнулась.
- Вы ведь до этого работали в медсанроте.