Эмма была настолько уверена, что не ошиблась, выбирая убранство этой комнаты, что никогда впоследствии не чувствовала потребности менять здесь что-нибудь, поэтому все в ней оставалось неизменным в течение вот уже более тридцати лет. Она, например, твердо знала, что никакие другие картины не будут лучше смотреться в этой комнате, чем великолепные портреты молодого дворянина и его жены кисти сэра Джошуа Рейнолдса или бесценный пейзаж Тернера. Все эти три картины, написанные маслом, великолепно гармонировали с изящными произведениями искусства георгианской эпохи, которые она собирала с такой любовью и бесконечной нежностью. Такие детали убранства, как старинный ковер, потерявший яркость цветов, но от этого только ставший еще более утонченно прекрасным; ее фарфор с розовыми медальонами в резном буфете в стиле чиппендейл доставляли новые и новые штрихи к атмосфере изящества и безупречного вкуса. Даже при окраске стен каждый раз сохранялся первоначальный бледно-желтый оттенок, потому что, на ее требовательный взгляд, этот бледный и нежный цвет наиболее выгодно оттенял произведения искусства и великолепное темное резное дерево, и в то же время создавал в комнате ощущение солнечного и радостного дня, которое ей очень нравилось.
Сегодня утром весеннее настроение, всегда свойственное этой зале благодаря пастельным тонам стен и яркому рисунку обивки диванов, еще более усиливалось изобилием цветов, расставленных по всей комнате в фарфоровых вазах. Нарциссы, тюльпаны и гиацинты яркими желтыми, красными, розовыми и лиловыми пятнами были разбросаны по темной поверхности дерева, и неподвижный воздух комнаты был напоен их нежным ароматом.
Эмма сделала еще несколько шагов и снова остановилась перед камином. Она могла часами смотреть на висевший здесь пейзаж Тернера с его слегка размытыми зеленовато-голубоватыми тонами. Он сразу же привлекал внимание любого, кто бросал взгляд на уходящую ввысь стену над камином. Это был буколический пейзаж, пасторальная сцена, которая у каждого вызывала свои ассоциации – великолепный образец тернеровского поэтического видения мира.
"Все дело в свете", – решила она, наверное, уже в сотый раз, снова завороженная светящимся небом на картине. Эмма считала, что ни один художник никогда не сумел так передать свет в картине, как это умел делать Тернер. Чистый прохладный свет на этой картине мастера в ее представлении всегда связывался с северным небом, под которым она выросла и прожила большую часть своей жизни и которое она всегда будет любить. Она считала, что больше нигде в мире нет такого неба – такого легкого и светлого, что временами не верится, что оно существует в реальной жизни.
Глаза ее задержались на часах, на подставке стоящих на камине. Скоро час дня. Она должна быть в форме, потому что Эмили может появиться с минуты на минуту. А когда имеешь дело с быстрой, как ртуть, стремительной Эмили, нужно быть начеку. "Особенно старухам", – добавила она, снова мысленно посмеиваясь над собой.
Она бодрым шагом прошла в свою спальню, примыкающую к зале, и села у трюмо. Немного припудрила нос, подкрасила губы розовой помадой и провела расческой по волосам. Вот так-то лучше. "Вполне приемлемо, – добавила она про себя, разглядывая свое отражение в зеркале. – Да нет, пожалуй, даже лучше, чем приемлемо. Сегодня я выгляжу очень даже неплохо. Александр сказал правду".
Повернув голову, она посмотрела на фотографию Пола на уголке трюмо и мысленно заговорила с ним. У нее уже очень давно появилась эта привычка – для нее это был своеобразный ритуал.
"Что бы ты подумал обо мне, если бы мог увидеть меня сейчас? Узнал бы ты свою Прекрасную Эмму, как ты меня называл когда-то? Согласился бы, что я состарилась достойно, как думаю я?"
Взяв в руки фотографию, она посидела несколько минут, держа ее в руках, глядя Полу в глаза. Сколько лет прошло, а она все еще помнит его – каждую черточку, и с такой мучительной ясностью, как будто видела его только вчера. Она сдула пылинку со стекла. Как ему шел фрак с белым галстуком! Это его последняя фотография. Ее сделали 3 февраля 1939 года, в Нью-Йорке. Она хорошо помнит эту дату. Это был день его рождения, ему исполнилось пятьдесят девять, и она пригласила нескольких друзей выпить и посидеть у них дома, в роскошной квартире на Пятой авеню. Потом они поехали в "Метрополитэн Опера" послушать Ризе Стивенса и Эцио Пинца в "Манон". Потом Пол повез их всех к Дельмонико, где их ждал праздничный ужин. Это был замечательный вечер, только в начале омраченный разговорами Дэниела Нельсона о надвигающейся войне и тем, что Пол тоже весьма мрачно оценивал положение дел в мире. Потом, во время ужина, настроение у Пола улучшилось, он развеселился. Но это был последний беззаботный вечер, который они провели вместе.
Она дотронулась кончиками пальцев до седых волос на его висках и задумчиво улыбнулась. Близнецы, крестины которых состоятся завтра, – и его первые правнуки, продолжение его рода. После того, как он умер, забота о династии Макгилл перешла к ней, и она преданно и неустанно заботилась о ней, точно так же, как заботилась о сохранении и приумножении огромного состояния Макгилла, как и поклонялась ему.
"Шестнадцать лет, – думала она. – Мы прожили вместе только шестнадцать лет. Не очень-то много, если сравнивать со всей жизнью… особенно такой долгой, как моя".
Она и не заметила, как заговорила вслух: "Если бы только ты пожил подольше! Если бы только мы могли прожить вместе наши немолодые годы, вместе состариться! Как бы это было замечательно!" Неожиданно ее глаза затуманились, и она почувствовала комок в горле. "Ах ты, глупая старая женщина, – мысленно укорила она себя. – Плачешь сейчас о том, чего давно уж нет и чего никакими слезами не вернуть". Быстрым решительным движением она вернула фотографию на ее обычное место.
– Бабушка… ты одна? – раздался от дверей неуверенный голос Эмили.
От неожиданности Эмма вздрогнула и обернулась. Ее лицо осветилось улыбкой:
– Ах, это ты, Эмили, дорогая… Здравствуй! Я не слышала, как ты прошла через залу. Конечно же, я одна.
Эмили подбежала к ней, звонко чмокнула в щеку и взглянула на нее с любопытством.
– Я могу поклясться, что слышала, как ты с кем-то разговаривала, бабушка, – сказала она с лукавой полуулыбкой.
– Да, я разговаривала с ним, – она кивнула на фотографию и сухо добавила: – Но если ты думаешь, что я выживаю из ума, то ошибаешься. С этой фотографией я разговариваю вот уже тридцать лет.
– Что ты, бабушка, уж о тебе я никогда такого не подумала бы, – совершенно искренне поспешила успокоить ее Эмили. – О маме – может быть, но о тебе – ни за что.
– Где твоя мать, Эмили? Ты знаешь что-нибудь о ней?
– На Гаити. Греется на солнышке. По крайней мере, я думаю, что она поехала туда.
– Гаити. – Эмма выпрямилась на стуле. Было видно, что она удивлена, потом она сухо и коротко рассмеялась. – Это не там ли, где много колдунов? Я надеюсь, она не заказала им восковую куколку по имени Эмма Харт, в которую она может втыкать иголки и на голову которой призывать всяческие несчастья.
Эмили тоже рассмеялась, потом покачала головой.
– Правда, бабушка, ты – просто прелесть. Мамочке это даже и в голову не придет. Сомневаюсь, чтобы она вообще слышала о колдовстве. И кроме того, уверена, что она слишком занята другим. Своим французом.
– Да? Она что, выкинула еще один фортель? На этот раз с французом? Да, должна тебе сказать, из кавалеров твоей матери можно было набрать целую Организацию Объединенных Наций.
– Да, бабушка, пожалуй, она действительно в последнее время предпочитает иностранцев. – Зеленые глаза Эмили смеялись, она стояла, покачиваясь с каблука на носок, с восторгом глядя на бабушку и получая истинное удовольствие от этой словесной дуэли. Никто не мог сравниться с бабушкой, когда нужно метко и язвительно назвать вещи своими именами.
– Зная твою мать, – сказала Эмма, – я уверена, что он – человек с весьма сомнительной репутацией, не говоря уж о том, что наверняка имеет какой-нибудь сомнительный титул. Как же его зовут?
– Марк Дебоне. Ты, возможно, читала о нем. О нем часто пишут в колонках светских сплетен. Ты очень точно угадала относительно его репутации. А вот титула – ни сомнительного, ни какого-нибудь другого – у него нет.
– Рада это слышать. Я до смерти устала от всех этих графов, князей да баронов с совершенно непроизносимыми именами, грандиозными замыслами и пустыми кошельками, которых твоя мать каждый раз откуда-то выкапывает и неизменно выходит за них замуж. Однако Дебоне, по-видимому, любит красиво пожить и не спешит жениться, я права?
– Я бы отнесла его к категории МБШ, бабушка.
– Господи, это еще что такое? – спросила Эмма, поднимая брови и всем своим видом выражая недоумение.
– Международная белая шваль.
Эмма громко рассмеялась.
– Это что-то новенькое, я такого еще не слышала. Попробую разобраться, что бы это могло означать, если ты мне немножко объяснишь, Эмили.