Я пообещала. И сдержала свое обещание. Потому что, как только я оказалась в Мэне, на меня напала страшная лень. Коттедж был очень милым, хотя и чувствовалось, что хозяева всеми силами пытались замаскировать его нищету. К тому же он страдал от зимней сырости, но несколько дней непрерывной топки камина (в сочетании с использованием двух вонючих, но эффективных керосиновых обогревателей) подсушили воздух и стены, и в доме стало уютно. Я проводила дни в праздном безделье. Поздно просыпаясь, я могла все утро проваляться в постели с книгой или же устраивалась в продавленном, но удобном кресле-качалке у камина и листала журналы "В субботу вечером/В воскресенье утром" десятилетней давности, которые обнаружила в деревянном ящике, служившем одновременно и кофейным столиком. По ночам я слушала радио - особенно если звучали концерты Тосканини с Симфоническим оркестром нью-йоркского радио - и зачитывалась до рассвета. Каждый раз, когда у меня возникало желание написать Джеку, я жестоко подавляла его. Моя пишущая машинка, так и не расчехленная, пылилась в дальнем углу гардеробной, убранная с глаз долой.
Но, разумеется, главным делом каждого дня была долгая прогулка по побережью.
Берег тянулся на три мили. Летние резиденции располагались у северного мыса. Скромные домики, обшитые деревянной доской, с плоскими черепичными крышами, они отстояли от воды на добрых полмили. И пожалуй, были единственным обитаемым островком на всю округу. Потому что стоило выйти за ворота и свернуть вправо, как взору открывалась лишь безбрежная гладь моря, неба и чистейшего белого песка.
Был апрель - а потому берег был совершенно пустынным. В это время года небо поражало особой синевой, а воздух был бодрящим и зябким. Я смело выходила навстречу холоду, ступала на песок и испытывала пьянящий восторг. Дул резкий ветер, пропитанный солью, а горизонт казался бесконечным. Я проходила три мили до самой южной точки, где заканчивался песок. Там я разворачивалась и шла обратно к дому. В среднем эта прогулка занимала у меня два часа. И все это время моя голова оставалась абсолютно пустой. Возможно, виной тому было величие побережья Мэна. А может, и ощущение обособленности, природная мощь ветра и воды, полное отсутствие человеческого голоса. В чем бы ни была причина, но доктор Балленсвейг оказался прав. Прогулки по взморью таили в себе секрет восстановления душевных и физических сил. Грусть и чувство утраты исчезли не сразу. Но постепенно ко мне вернулось некоторое равновесие. И оно как будто вытеснило душевную лихорадку, которая терзала меня в последние несколько месяцев. Нет, я не стала мудрой в одночасье, не разочаровалась в любви, не уверовала в ее глупость. Скорее, я пребывала в блаженном состоянии покоя, радовалась тому, что избавлена от бесконечной череды событий. Впервые в жизни я надолго оказалась предоставлена самой себе - и мне это нравилось.
Я ни с кем не общалась - за исключением экономки, Рут Рейнолдс Это была крупная жизнерадостная женщина лет под сорок. Ее муж, Рой, был сварщиком на местном металлообрабатывающем заводе, у них была целая банда детей, и она успевала не только заниматься своим хозяйством, но и подрабатывать экономкой в нескольких коттеджах Понхэм-бич. В это время года я была единственной обитательницей колонии, и Рут баловала меня своим вниманием. В коттедже был велосипед, которым я изредка пользовалась, чтобы добраться до ближайшего магазина (пять миль по холмистой местности). Но чаще Рут все-таки настаивала на том, чтобы возить меня на машине в городок Ват за продуктами. И каждый четверг меня ожидало приглашение на обед с ее семейством.
Их дом находился примерно в миле вниз по дороге - и это бш совсем другой мир, так не похожий на наш аристократический анклав. Рут и Рой вместе со своими пятью детьми жили в тесном обветшалом кейпкодском коттедже с тремя спальнями. Дом срочно нуждался в покраске - как внутри, так и снаружи. Рой - человек-медведь, со стальными бицепсами, закаленными в ежедневной борьбе с металлом, был дружелюбным и даже застенчивым малым. Дети - всех возрастов, от семнадцати до пяти лет, - создавали невообразимый хаос, и все-таки Рут мастерски удавалось поддерживать домашний быт в порядке.
Обед всегда проходил в половине шестого. В семь младшие дети укладывались спать. Двое мальчишек-подростков садились а кухне к радиоприемнику, слушали сериал "Бак Роджерс" им "Тень". Рой извинялся и уходил в вечернюю смену на завод. Рут доставала бутылочку портвейна "Кристиан Бразерс", наполняя два бокала и садилась напротив меня, утопая в большом мягкой кресле.
Этот обед по четвергам стал для меня еженедельным ритуалом.
Знаешь, почему я так люблю приглашать тебя по четвергам? - сказала однажды Рут, когда мы сидели в креслах и потягивали сладкий густой портвейн. - Потому что это единственный день недели, когда Рой работает в ночную смену. И у меня есть возможность посидеть и поболтать с подружкой.
Я рада, что ты считаешь меня подружкой.
Конечно, подружка, а как же? И скажу тебе прямо, я бы хотела видеться с тобой почаще. Но пятеро детей и заботы по дому отнимают все мое время.
Ну, думаю, у нас будет возможность видеться чаще, потому что я решила пожить в коттедже еще несколько недель.
Рут чокнулась со мной бокалом.
Я очень рада, что ты останешься, - сказала она.
Похоже, в "Лайф" меня никто не ждет.
Откуда тебе знать?
Я знаю.
И я рассказала ей, что несколькими днями ранее отправила телеграмму своему боссу, Леланду Макгиру, в которой объяснила, что хочу задержаться в Мэне, но могу срочно вернуться в Нью-Йорк, как только появится задание для меня. Спустя сутки пришел его ответ, отправленный через "Вестерн Юнион":
Мы знаем, где тебя искать, если ты нам понадобишься. Тчк. Леланд.
Скупой ответ, не так ли? - заметила Рут.
Но вполне ожидаемый. Примерно через полгода меня просто уволят.
Если бы я была на твоем месте, я бы не переживала из-за этого.
Почему?
Да потому что ты умная и к тому же уравновешенная.
Уравновешенная - это явное преувеличение. Если бы ты только знала, каких ошибок я наделала в последнее время…
Готова держать пари, что это были несерьезные ошибки.
Поверь мне, ошибки были еще те. Я позволила себе стать жертвой кое-чего.
Кое-чего?
Нет… кое-кого.
Я так и думала, что все дело в этом…
Что, так заметно?
В это время года в Мэн приезжают только те, кто действительно бежит от проблем.
Речь не о проблеме. Просто о масштабе человеческой глупости. Тем более что все длилось только одну ночь. И я, как идиотка позволила себе поверить в то, что это настоящая любовь.
Но, если ты подумала, возможно, так оно и было.
Или же это была просто мечта. Влюбиться в любовь.
И где он сейчас?
В Европе… в армии. Я написала ему столько писем… но пор никакого ответа.
Ты ведь знаешь, что тебе нужно делать?
Наверное, забыть его.
О, на это даже не надейся. Он всегда будет в твоем сердце потому что уже оставил там след.
Тогда что же мне делать?
Все очень просто: скажи себе, что этого не должно бы случиться.
"Ты ведь знаешь, что тебе нужно делать?" Эта фраза запала мне в душу - потому что в ней звучала одна из вечных дилемм жизни: как примирить разум и сердце? Мой рациональный мозг призывал принять реальность, заключавшуюся в том, что Джек Малоун появился в моей жизни всего на двенадцать часов. Но сердце говорило обратное. Я не уставала удивляться тому, насколько убедительным может быть голос сердца - тем более что до той памятной ночи я считала себя невосприимчивой ко всему, что казал нелогичным. И вот теперь…
Теперь во мне все изменилось.
Наутро после разговора с Рут я проснулась на рассвете. Съела легкий завтрак. Прогулялась по берегу. К девяти уже была Я поставила на плиту кофейник. Пока варился кофе, прошла в спальню и достала из гардероба свой "ремингтон". Принесла кухонный стол. Сняла крышку. Во внутреннем кармане хранилась тонкая стопка писчей бумаги. Я заправила лист в каретку. Kофейник запрыгал на плите. Я сняла его с огня и налила густой напиток в кружку, поставила ее рядом с машинкой. Села за стол. Остудив кофе, я сделала долгий глоток. Потом отставила кружку. Мои пальцы легли на клавиши. И тут же сжались в кулаки. Я силой заставила себя их разжать. И прежде чем собралась с мыслями, вдруг напечатала предложение:
Я не планировала быть на той вечерийке.
Пальцы покинули клавиатуру и принялись отбивать легкую дробь по крышке стола, пока я вновь и вновь перечитывала напечатанную фразу. Прошло несколько минут, и я решила продолжить:
Я планировала быть где угодно, только не там.
Пальцы снова отскочили от клавиш и застучали по крышке стола. Я отхлебнула кофе. И уставилась на два предложения, тоскливо маячившие на чистом листе бумаги. Рискнув, я написала третье:
Потому что в ту ночь я обещала побаловать себя редчайшим для Манхэттена удовольствием: восьмичасовым сном в собственной постели.
Три предложения. Тридцать три слова Я снова перечитала их. Колко. Прямолинейно. И даже легкий намек на юмор в последней фразе. Язык был простым, не отягощенным словесной мишурой. Неплохо для начала. Очень даже неплохо.
Я потянулась к кружке. Залпом допила остатки кофе. Потом подошла к плите и налила еще. Я с трудом поборола вспыхнувшее во мне желание выбежать за дверь и вернулась к столу. Снова села за машинку. Пальцы тотчас принялись отбивать уже знакомую дробь.
Три предложения. Тридцать три слова. Полная машинописная страница обычно содержит около двухсот слов.