Гневные слова Тимура оказались пророческими. Юсуф Суфи вскоре слег, и после его смерти город сдался. Было заключено соглашение, что Хан-Заде станет женой Джехангира, а Хорезм с большим городом Ургенчем будет отдан в управление старшему сыну Тимура. Таким образом, некогда находившиеся под властью Казгана владения расширились к северо-западу. И западные джелаиры объединились с соплеменниками из Мавераннахара.
И вскоре Тимур уже более многочисленным войском выступил засвидетельствовать свое почтение южному соседу за рекой. По меньшей мере пятьдесят тысяч воинов огласили цокотом копыт ущелье, названное Железными Воротами, обозные телеги с грохотом ехали следом за ними между отвесными стенами рыжего песчаника.
Все началось с обычной церемонной дипломатии. Гератским Маликом был юноша Гиятуддин, сын того Малика, который в свое время искал убежища у Казгана. Тимур должным образом пригласил Гиятуддина на ежегодное собрание своего совета, это значило, что эмир готов принять Малика в вассалы.
Властитель Герата поблагодарил за это приглашение и ответил, что охотно поедет в Самарканд, если его будет сопровождать туда достопочтенный Сайфуддин. И Тимур отправил старшего из своих эмиров в Герат. Но Сайфуддин вернулся оттуда с сообщением, что Малик лишь делает вид, будто готовит дары, но ехать в Самарканд не собирается. И возводит вокруг города новые стены.
Тимур отправил в Герат посла, предусмотрительный Гиятуддин задержал его. Татары подняли знамена, войско людей в шлемах, радующихся, что сражаться предстоит не на своей земле, двинулось к югу и навело паромную переправу через Аму. Войско откормило коней на весенних лугах, прошло через горные ущелья и расположилось возле Фушанджа - гератской крепости, где Гиятуддин разместил гарнизон. Тимур не хотел медлить, и приступ начался сразу же - ров с водой накрыли толстыми досками, и под градом камней к стене были приставлены лестницы.
Тимур, чтобы приободрить своих воинов, пошел в бой вместе с ними без доспехов и был ранен стрелами дважды. Командиры штурмовых колонн, Шейх-Али, Мубарак - тот самый бек, что сбросил его с лестницы в Ургенче, - и сын Илчи-багатура, как всегда стремились превзойти один другого. Под мерный бой барабанов татары лезли на стены, потом кравшийся по рву отряд обнаружил водопровод и ворвался через него в город. За этим отрядом последовали другие и очистили от защитников часть стены. Гарнизон был изрублен, жители обращены в бегство, и в Фушандже начался безудержный грабеж.
Участь Фушанджа повергла Герат в уныние, и когда воины Тимура отбили вылазку его защитников, несчастный Гиятуддин запросил мира. Он был принят с честью и отправлен в Самарканд, - однако новую городскую стену снесли, а с города потребовали выкуп. Гератские ворота увезли в Кеш вместе с маликскими сокровищами - серебряными монетами, драгоценными камнями, парчовыми тканями и золотыми тронами династии.
Взятие Герата добавило к разраставшимся владениям Тимура большой город, подлинную столицу девяти тысяч шагов в окружности с населением в четверть миллиона душ. По сведениям завоевателей, в городе было несколько сотен школ, три тысячи бань и около десяти тысяч лавок. (В то время число жителей Парижа или Лондона не превышало шестидесяти тысяч, и хотя школы в Париже были, о банях история умалчивает.) Но больше всего татар изумили мельницы, приводимые в движение ветром, а не водой.
Хроника утверждает, что после этой победы владения Тимура оказались в такой безопасности, что единственным их врагом стала роскошь. Те незначительные войны, изгнание джете, низвержение Юсуфа Суфи и Гиятуддина были внутренними конфликтами, где играли роль отвага и тактика, но отнюдь не стратегия. Они лишь показывали, что Тимур стал блестящим вождем, что он готов был стать властителем соседних государств, которые могли угрожать ему - поскольку вначале он был слабее Малика Гератского. Если б несколько лет назад он бежал бы от Хуссейна под защиту Малика, а не возвратился бы к Карши…
Однако в Тимуре просыпался вождь, обладающий инстинктом завоевателя, и он был уже в расцвете сил. В тысяча триста шестьдесят девятом году, когда он воссел в Балхе на белый войлок, ему было тридцать четыре года. А за пределами его границ со всех сторон назревали войны. Там, где Черная смерть (чума) распространялась в начале века из Азии в Европу, поднимались мятежи, рушились династии. Караваны шли по новым маршрутам. Мужчины стремились примкнуть к войскам, в заброшенных полях появлялись всадники, в ночи двигались огни.
И Тимуру неминуемо предстояло ступить на это более широкое поле битвы.
ЧАСТЬ ВТОРАЯ
ГЛАВА ЧЕТЫРНАДЦАТАЯ
САМАРКАНД
Теперь Тимуру имело смысл ехать в Самарканд. Самым прекрасным местом в Мавераннахре был Зеленый Город, но Тимур стал теперь эмиром обширных владений, и обращенный к воротам севера Самарканд являлся центром его земель - простиравшихся примерно на пятьсот миль во все стороны света.
Перед переносом двора эмир украсил родной Кеш. Над могилой отца воздвиг небольшой мавзолей с позолоченным куполом; снес старый глинобитный дворец, где проводил восхитительные часы с Улджай. На его месте построил величественное здание с внутренними двориками и высоким арочным порталом. Сложено оно было из белого кирпича, и татары называли его Ак-Сарай, Белый Дворец. Здесь эмир проводил зимы, если не находился в походе с войском. Ему всегда отрадно было видеть залитые солнцем луга своей долины и поблескивающую сквозь туман заснеженную вершину Величия Соломона.
Предания влекли Тимура в Самарканд с его полуразрушенными дворцами, а не в маленькую тогда еще Бухару с библиотеками и медресе. В Самарканде в давние времена Александр, вспылив, убил Клита. Полтора века назад там стоял Чингисхан со своей ордой.
"Это, - писал о Самарканде Ибн Баттута, покрывший бо́льшие расстояния, чем Марко Поло, - один из самых больших, прекрасных и величественных городов на свете. Стоит он на берегу реки, называемой рекой Гончаров, на ней много водяных мельниц, от нее тянутся каналы, орошающие сады. После вечерней молитвы у реки собираются люди погулять и поразвлечься. Там есть галереи, скамейки и фруктовые лавки. Есть там большие дворцы и памятники, свидетельствующие о высоком духе горожан. В большинстве своем они разрушены, часть города тоже подверглась разрушению - там нет ни ворот, ни стены, ни садов за городской чертой".
Таким вот нашел Тимур Самарканд, утопавший в садах и тутовых рощах. Горожан грело сиявшее в чистом горном воздухе солнце, освежал бодрящий северный ветерок, и жизнь у них была приятной. Коричнево-желтая земля давала четыре урожая в год, чистая вода струилась в арыках и поступала по свинцовым трубам в каждый дом - поэтому изнурять себя работой не было нужды. Они внимали пощелкиванию своих ткацких станков, с которых сходила желанная для европейцев красная ткань-кармазин, в английском языке это слово приняло форму "crimson", - и падению капель в водяных часах. Они изготавливали самую тонкую в мире бумагу, и в их ворота входили торговые караваны со всех концов света. Приятно было слушать астролога, устроившего свое заведение под аркой, или сидеть, любуясь пляской ученой козочки. А что до развалин, они оставались развалинами. "Что сделал Аллах, - говорили самаркандцы, - сделано хорошо".
На всякий случай они высыпали приветствовать Тимура, называли его Львом, Победителем и Властелином Удачи. Его величественность впечатляла их, но они были знатоками по части убранств и помнили, что десять лет назад он бродил среди них неприметной тенью. И что они - правда, им помогла эпидемия - отразили приграничных монголов. Все горожане - беки в шелковых халатах, седельники, гончары, барышники и работорговцы - обрадовались, когда Тимур освободил их от налогов. Зато он обязал их выходить на работы.
Под его наблюдением разрушенная стена была восстановлена, от городских ворот к центральному базару пролегли широкие улицы - вымощенные плитняком магистрали. По его суровому требованию на южном холме снесли ветхие жилища и заложили крепость.
Когда его войско расположилось лагерем между городом и рекой, дороги были построены, сады обнесены стенами, в землю вкопаны цементные цистерны. С далеких голубых гор на запряженных волами санях возили камень - серый гранит, под охраной татарских всадников в Самарканд толпами шли из Ургенча и Герата искусные мастера. Послы степенно въезжали на широкие, обсаженные тополями улицы, постоялые дворы города были заполнены.
Изменился даже цвет города, так как любимым цветом татар был голубой - цвет бескрайнего неба, самых глубоких вод и самых высоких горных вершин. Тимур видел голубые глазурованные изразцы Герата, и вместо матовости глиняных кирпичей фасады его новых построек отливали бирюзой, пронизанной золотой и белой вязью надписей.
Поэтому город стали называть "Гок-канд", Голубым Городом.
И самаркандцы поняли, что эмир Тимур не чета другим правителям. Возникла поговорка: "Под рукой Железного (Тимура)". Теперь они сворачивали в сторону, когда он ехал по улицам на своем скакуне, длинноногом иноходце Гнедом, впереди военачальников и советников, вспыхивая серебром и кармазином сквозь пыль. Редко осмеливались подходить к нему с просьбой рассудить их, когда он, выйдя из мечети, стоял в тени арочного портала, и муллы в длинных одеяниях восхваляли его, а нищие пронзительно взывали к Кормильцу. Рослый эмир был терпелив лишь с теми, кто сражался под его знаменем, и если двое горожан обвиняли перед ним друг друга, суд его бывал скор, и по шее одного из тяжущихся могла полоснуть сабля телохранителя.