"Немедленно мобилизуйтесь против России. Германия будет мобилизоваться. Убедите Италию исполнить свой союзнический долг, предложив ей компенсацию".
Так Мольтке нейтрализовал малоубедительную телеграмму Бетман-Гольвега. Военные и гражданские руководители Австрии не нуждались в понукании - им достаточно было уверенности в поддержке Германии. Они не намеревались идти ни на какие предложения о посредничестве, если это грозило отказом Германии в поддержке Австрии. А "Германия" означало теперь "Генеральный штаб"!
Как только до Берлина дошло известие о русском приказе, тотчас было объявлено "положение о военной угрозе", которое являлось первым шагом на пути к мобилизации - искусный и простой трюк, позволяющий "оказаться первым", не раскрывая своих карт.
В то же время были посланы ультиматумы в Петербург и Париж. Ультиматум России требовал, чтобы она "приостановила военные приготовления, угрожающие Австрии и Германии, не позднее истечения двенадцати часов" и "определенным образом заверила нас в этом". Сазонов в ответ сказал, что технически невозможно остановить мобилизацию - но пока переговоры продолжаются, Россия не собирается нападать. Царь подкрепил это заверение следующей телеграммой кайзеру:
"Понимаю, что ты должен мобилизовать свои войска, но желаю иметь с твоей стороны такие же гарантии, какие я дал тебе, т. е. что эти военные приготовления не означают войны, и мы будем продолжать переговоры".
Германское правительство, не ожидая ответа на свой ультиматум, отправило своему посланнику в Петербург официальный текст объявления войны России. Посланник передал это объявление русскому правительству вечером 1 августа, немедленно по истечении срока ультиматума. Почти сейчас же началась германская мобилизация.
И тут последовало донесение генерала фон Хелиуса из Петербурга: "Народ мобилизовался здесь из страха перед грядущими событиями без всяких агрессивных намерений, и теперь испуган результатом своих действий". Кайзер сделал пометку на телеграмме: "Правильно, так и есть!".
Но если кайзер теперь тоже был испуган и склонен на уступки, он не мог больше остановить своей военной машины, даже если бы он и хотел этого. Мольтке настойчиво держался той точки зрения, что "необычайно благоприятную обстановку надо использовать для удара", указывая, что "военное положение Франции более чем затруднительно", что "Россия, безусловно, не уверена в победе" и что "время года благоприятствует завязке кампании".
Скоропалительность суждений русского Генерального штаба может быть, по крайней мере, объяснена "нервами" - но едва ли то же оправдание может быть применено по отношению к Мольтке. Если искать главных персональных виновников завязавшейся войны, то ответственность, безусловно, должна пасть на трех человек: Берхтольда, Конрада и Мольтке. Но Мольтке, в сущности, представлял собою акционерное общество - Большой Генеральный штаб.
Но если действия этих людей и были обдуманы и преднамеренны, то все же в основе их действий лежал страх, а не просто военный задор: в австро-венгерском Генеральном штабе - страх перед увеличением мощи сербской армии после территориального увеличения Сербии по результатам Балканских войн; в германском Генеральном штабе - страх при виде того, как русская армия под руководством Сухомлинова неожиданно быстро оправляется от болезни 1905 года.
Прибегая к тактике "перетягивания каната", Мольтке втянул в войну Австрию, чтобы самому броситься ей на помощь - и в свою очередь быть уверенным в ее помощи.
Германский ультиматум Франции требовал ответа на вопрос: будет ли Франция сохранять нейтралитет в "русско-германской войне". На ответ было дано 18 часов, причем к ультиматуму была добавлена угроза: "Мобилизация неминуемо будет означать войну". В случае, если Франция согласится сохранять нейтралитет, германскому послу было указано предъявить ей совершенно неприемлемое требование, а именно - чтобы Франция в виде залога передала Германии крепости Верден и Туль. Дело в том, что планы Мольтке были разработаны для войны на два фронта, и они были бы опрокинуты, если бы фактически пришлось вести войну на один фронт! Могло ли военное безумие идти дальше?..
Германский посол запросил ответ 1 августа, и ему просто было передано, что "Франция будет действовать так, как того требуют ее интересы". В этот же вечер был отдан приказ о французской мобилизации. Но в республиканской Франции гражданское правительство стояло над Генеральным штабом, причем по требованию правительства еще 30 июля пограничные силы были оттянуты назад, вглубь страны на 10 км - как мирный жест и мера предосторожности, чтобы случайная пограничная перестрелка не послужила предлогом для объявления войны. Хотя с военной точки зрения это и являлось некоторой помехой, но политическую мудрость такого отвода войск подтверждает тот факт, что германские передовые части перешли французскую границу 30 июля - и вновь, с официального одобрения, перешли ее 31-го. Поэтому, когда 3 августа Германия объявила Франции войну, она могла прибегнуть к единственному внятному объяснению своих действий: якобы французский летчик "сбросил бомбы на железную дорогу у Карлсруэ и в Нюрнберге", - слух, который был опровергнут в прессе самой Германии еще до объявления войны.
Почему же с фактом объявления войны тянули два дня?
Во-первых, из-за нового утверждения Грэя, что раз есть хоть какая-то надежда на мирное соглашение между Россией и Австрией, Германия и Франция должны воздерживаться от каких-либо выпадов. Грэй несколько неопределенно сформулировал свои мысли, а Лихновский, стремясь сохранить мир, произвольно несколько их расширил, телеграфируя в Берлин, что "это, по-видимому, значит, что если мы не нападем на Францию, Англия останется нейтральной и гарантирует нам нейтралитет Франции".
Кайзер и его канцлер ухватились за эту соломинку. Кайзер сказал Мольтке: "Итак, мы двинемся всеми нашими силами только на восток". Мольтке, как гласят его мемуары, возразил: "Это невозможно. Наступление миллионных армий… результат многолетней кропотливой работы. Раз план разработан, его нельзя менять"…
Кайзер ядовито заметил: "Ваш дядя дал бы мне иной ответ!".
Мольтке отстоял свою точку зрения в вопросе продолжения сосредоточения сил против Франции, но кайзером было приказано на сутки отсрочить фактический переход границы Франции и Люксембурга. Мольтке патетически повествует: "Это было для меня большим ударом; меня это поразило в самое сердце". Все же его "сердечный припадок" скоро прошел, так как поздно вечером следующие телеграммы из Лондона показали, что Британия не обещает нейтралитета. Отсрочка была отменена. А если отсрочка и вызвала некоторое торможение мероприятий Мольтке, то все же это не помешало части передовых германских войск фактически в тот же день вступить в Люксембург, опередив все предварительные расчеты.
Тем не менее британский кабинет колебался. Большинство его членов так крепко держалось за мир и так сильно сомневалось в общественном мнении, что упустило время дать Германии ясные предупреждения о своих намерениях, которые могли бы поддержать слабые попытки Бетмана-Гольвега противостоять напору группировок, стоявших за войну. Теперь уже было слишком поздно; военная машина работала полным ходом. После 31 июля уже ничто не могло предотвратить войну.
В итоге длительные колебания британского кабинета - пусть естественные и заслуживающие уважения - только увеличивали опасения французов, боявшихся, что Англия покинет их в беде.
Положение спасла Германия. Вечером 2 августа она передала Бельгии свой давно подготовленный ультиматум, требовавший свободного пропуска германских войск, как это требовалось по германскому плану войны. Бельгийское правительство твердо ответило, что не позволит оскорбить свой нейтралитет. Утром 4 августа германские войска начали вторжение в Бельгию.
Эта угроза, еще до проведения ее в жизнь, явилась решающим фактором, укреплявшим мнение Британии о неизбежности вмешательства - хотя, как это правильно предвидел германский Генеральный штаб, дело должно было неизбежно дойти до этого. Британия передала Германии ультиматум с требованием уважать бельгийский нейтралитет. Ультиматум этот был принят Бетманом-Гольвегом с жалобным замечанием, что Британия ввязывается в войну "только ради клочка бумаги". В 11 часов дня по германскому времени срок ультиматума истек. Следовательно, Британия вступила в войну - а Италия осталась в стороне, 31 июля решив придерживаться нейтралитета.
Таким образом, в финальном акте, как и в начальных актах этого действа, решающими оказались "военно-технические" аргументы. Германская армия должна пройти через Бельгию, даже если это втянет в войну против Германии и Британию.
Итак, в мирное время военная машина оказалась достаточно сильна, чтобы привести к войне - но во время войны так и не смогла привести к победе, что наглядно подтвердили последующие события…