Не много ж времени понадобилось ему, чтобы заклинать и броситься к миру этого самого презренного капитализма за помощью в неправом деле. В этом, правда, он не одинок - все деятели "карабахского" движения за эти три года каким только принципам не поизменяли. Цинизм, да и только.
Между прочим, раболепство перед сильными мира сего - тоже характерная черта любого политикана и его в частности. И вновь обращаюсь к его путевым заметкам "Очаг". Скольких только секретарей райкомов он ни описывает в этой книг, скольких председателей райисполкомов. И все они необыкновенно талантливы, необыкновенно порядочны - ни одного отрицательного персонажа. А теперь вот пришли новые власти и он служит им. Нагнетать обстановку он - мастер. Помню, однажды начальник Газового управления, придя на работу позже обычного, собрал весь коллектив и, между прочим, всех шоферов тоже чего обычно не делал. Оказывается, не случайно, ибо пришел он из Горисполкома, где с речью перед директорами предприятий выступал Зорий Балаян, предупредивший их, директоров, а те, по его наказу, уже нас, простых смертных, что наступают сложные времена, что надо быть ко всему готовыми, и особенно, шоферам, поскольку машины их могут понадобиться, а посему следует экономить бензин.
Собственно, нагнетание страстей в последнее время было его постоянным занятием. То в газете изложит, как пытались его арестовать, то выступит в Горисполкоме перед людьми и обрисует картины апокалипсиса, что ждут область, если дать попятную, то предупредить обывателя, что ни в Армении и нигде более нет ему места, и одна только у него альтернатива: либо стоять до конца, либо пасть, ибо ждет его выселение, а уезжать некуда. А посему, заканчивая о Зории Балаяне, и так много чести, скажу, что как и каждый политикан, он еще и жесток. Помните, читатель, когда в Москве в самых высоких инстанциях его предупреждали, что же это вы делаете, ведь столько в Баку армян, а вы травите эти два народа. И он ответил тогда, что пусть о них думают другие, ведь не граждане же они Армении. Тут уж не только цинизм, тут полнейшая неразборчивость в средствах. И поэтому вполне понятно, почему он по-прежнему, нагнетает страсти, ибо, во-первых, и с него самого спросят его боссы - и спросят сурово, а, во-вторых, от него самого-то что останется, кто вспомнит его? Да никто, и в этом он удостоверился в дни своей, так называемой, голодовки. Никто не бросился его умолять, никто слезы не проронил. И понял он тогда, что с окончанием "Карабаха" кончится и его "звездный час". Вот и держится за него. Но люди-то, люди, зачем его не прогонят?
В бытность мою в Степанакерте я встречался с Манучаровым Аркадием. Вообще-то его государственную черную "Волгу" несколько раз и до того встречал на улицах города, но с ним непосредственно встретиться удалось не сразу. А попал я по представлению, полагая устроиться к нему на работу. Но, как оказалось, ему нужен был бухгалтер, а я для этой работы не годился. Так что деловая часть нашей беседы была исчерпана за пять минут. Но просидел я у него не менее часа, и говорили мы с ним все более о карабахских делах.
Он был, конечно, намного солиднее З.Балаяна, а фиглярство и циркачество было ему чуждо, как и провинциальное чванство. В нем, директоре комбината промстройматериалов, чувствовалась хватка, размах, деловая жилка. Вниманием толпы, по всему, он был уже избалован, пользовался в кругу национал-сепаратистов особым уважением, или лучше сказать, почтением, и не случайно именно его избрали предстателем первого же противозаконного органа - "Комитета за воссоединение НКАО с Армянской ССР", как и общества "Крунк". Когда, после освобождения из под ареста, Манучаров вернулся в область, все только и говорили о нем как о президенте "Арцах", существующей в каких-то сумасбродных прожектах.
Кабинет его был огромен - с министерский, мебель для здешних кабинетов - изысканная, а стены были сплошь усеяны грамотами да благодарностями, застойных времен, надо полагать. На его рабочем столе в тот вечер лежала солидная стопка газет самого разного толка и из самых разных республик. В разговоре со мной он был откровенен, и как я понял, это потому, что чураться да остерегаться кого-либо в области он не привык. Небрежно, и даже с какой-то брезгливостью он отозвался о местных лидерах. К примеру, от него я узнал, что именно в те дни в США находился председатель Горисполкома Мирзоян М.
- Представить трудно, - удрученно и с некоторой обидой сказал он, что такого недоросля как Мирзоян, они командировали в США.
Он несколько раз дал понять, что здешних лидеров и за деятелей-то не считает, поскольку все они мельтешат и ни на что не годятся. Порассуждал он немного и о положении в Армении, неодобрительно высказавшись о русофобстве тамошнего парламента, отметив, что свое это мнение он не скрывал и там. Не хочу быть категоричным, ибо трудно от одной беседы вынести законченное представление о человеке, и все же мнение свое выскажу: это был сноб, а его национализм, который и ему, конечно, был в полной мере присущ, существенно отличался от национализма примитивного обывателя, пробавлявшегося легендами на исторические темы, да и обидой на отсутствие колбасы, отнимаемой азербайджанцами. Нет, его национализм был на уровне боссов из первого эшелона, а честолюбивые помыслы существенного выше любых балаяновских разумений.
Мне и до сих пор кажется, что в своих розовых мечтах он видел себя губернатором провинции "Арцах" самостийной республики Армении, участвующим в принятии самых важных государственных решений. Снобизм его, пусть и отдаленно, был в чем-то сродни снобизму арабских шейхов, которым неуютно в собственных владениях и которые только и думают, как бы сбежать в европейские столицы. Но это ощущение у меня возникало всегда параллельно и заодно с ощущением того, что этот человек уже где-то понимает иллюзорность подобных надежд, уже сломлен, а упорствует в своих заблуждениях, поскольку ему еще мерещатся какие-то неясные перспективы, которые могут вдруг открыться от едва ли не вселенских катаклизмов. Собственно, он и не скрывал этого, и когда спросил его, как он думает, могу ли я пригласить сюда и жену, он мне ответил, что пока этого делать не надо, ибо в стране сейчас так творится, что никто ничего предсказать не может. "Через год, - добавил он, - думаю, многое прояснится."
Когда мы встали, и он шел, слегка сгорбившись и тяжело, почти по-стариковски шагая, я подумал, а ведь и его погубили тщеславные замыслы, как на дрожжах взошедшие на химерах национализма вперемешку с манией величия, а значит, по большому счету, и он политикан, да только не опускающийся до балаяновских "голодовок" и прочих спекуляций да кривляний.
Видел я в Степанакерте и некоторых других из числа здешних лидеров, да прав Манучаров - эти уж совсем не интересны. Однако о чем не могу не сказать хоть несколько слов, так это о тех впечатлениях, которые сложились у меня про здешнее, не знаю уж и как сказать, общество, что ли, тех, кто образует местную "знать". Это - горисполкомовские руководящие работники, директора крупных предприятий, некоторые деятели культуры, преподаватели пединститута. Боже мой, что это было за "общество". Кто бы хорошо их описал, так это Салтыков-Щедрин, или может Гоголь. Вообще-то, неподражаемые типы для пера искусного сатирика.
Начитавшись националистических бредней о великих традициях культуры, об арийском происхождении и прочей чуши, эти господа поверили в то, что они и впрямь - "белая кость", "голубая кровь", "соль земли" - словом, благородное общество. А были-то всего лишь мещанами с гипертрофированным самомнением, выдававшим в них заурядного провинциала, гордого уже одним только тем, что когда-то и где-то пожимали руки заезжим господам и дамам из столицы, а бывало даже, - радость-то какая! - из заморских стран. Но эти господа были опасны тем, что это их трудами и усердием реализовывались на местах балаяновские, григорьяновские и прочих сепаратистов затеи.
Однажды я видел целую компанию лиц из этого "общества", так сказать скопом, когда должны были вернуться в Степанакерт З.Балаян и В.Григорьян, после неудавшейся голодовки. Вернулся, однако один Григорьян. Его ожидали у здания Горисполкома, у своего штаба. По случаю принаряженные и искоса поглядывающие друг на друга кто и как одет, кто и как выглядит. Я стоял метрах в пяти от них смотрел на эту компанию и вспомнил один старый румынский фильм названия которого не помню. Был этот фильм про одного молодого человеку, астронома и поэта и про его неудавшийся роман с заезжей сумасбродкой. Но эти господа напомнили мне другой мотив этого фильма, а именно вот какой. Жил этот молодой астроном и поэт в одном "Провинциальном городе, и был в этом городе вокзал. Простой люд на вокзал допускался только днем, поскольку по вечерам, когда мимо вокзала, не останавливаясь, мчался на всех парах поезд на Париж, здесь прогуливалось "общество". Сплошь прогнившие в грехах, эти люди мнили из себя представителей благородных и достопочтенных семейств города. И не было у них большей радости, как помахать рукой заглядевшемуся в окно купе пассажиру, коего мчавшийся поезд увозил в Париж. В такую минуту они уносили в мечтах вослед поезду в этот город и были горды собой. Вот и эти люди, чинно расцеловывавшиеся с В.Григорьяном, мне напоминали тех людей, ибо насквозь прогнив в грехе национализма, да только ли в нем, мнили себя "сливками" этого города, и были столь же довольны собой. Неужто это их имел в виду Франгулян из "Советского Карабаха", всуе поминая "соль земли". В петровской Табели о рангах они не годны были бы и в коллежские асессора.