Ну что, повезу-ка я компьютер ему обратно. И заберу наши вещи из его квартиры. Завтра как раз четверг, у него в одиннадцать утра всегда приходит домработница убираться.
Я взяла еще кассеты, которые он очень давно привозил, чтобы приобщать меня к мировой порнографии. Можно было бы просто выкинуть эту гадость, но я не хотела, чтобы он думал, что я одна смотрю их. Я поймала себя на этой мысли и на секунду даже присела на диван. Как же так. Даже после того, что произошло в ту ночь с Милкой, меня все еще волнует, что он обо мне подумает? Я не прошла этого пути до конца? Значит, нет, честно ответила я себе. Значит, что-то - очень плохое - еще впереди. Раз я не успокоилась. Тем более кассеты надо отдать. И золото, это я решила еще вчера… Подарок на мой день рождения.
Мы целый месяц отдыхали в Турции. Это была замечательная поездка. И было это совсем недавно - несколько месяцев назад. По огромной территории отеля с благостным названием "Марта Мира" ходили гуси, павлины, детям разрешали кормить кроликов, которые жили в большом вольере, и черепах, неторопливо передвигавшихся за низенькими деревянными заборчиками.
Мы только раз поссорились - в самом начале, когда Виноградов три дня подряд напивался так, что не мог разговаривать.
- Это компонента отдыха! В Москве я не могу себе такое позволить! - говорил он утром и с полудня начинал пить.
Он пил все подряд. Виски с крупно наколотыми кусками льда - после утреннего волейбола, ледяное пиво - после первого купания, рюмочку-другую коньяка с кусочком лимона и крохотной чашкой кофе - перед ранним обедом, бутылку кислого красного вина за обедом… Потом Саша падал в номере и засыпал до вечера. А вечером продолжал.
Но когда на четвертый день он упал на улице, я попросила его так не пить. Виноградов полез драться, к ужасу окружающих немцев.
Весь следующий день мы отдыхали отдельно - это было легко сделать, поскольку мы жили в соседних номерах и приходили друг к другу в гости через балкон. Потом помирились, но он вовсе не благодарил меня за то, что я остановила пьянку. Он сердился, но больше так не пил. Если бы я знала, что через четыре месяца он найдет себе котенка со сладкими ножками, я бы так не волновалась о его здоровье. Но я же собиралась с ним жить до самой старости. Я думала, что, наконец, Виноградов нагулялся, захотел тихой гавани, большого дома, детского смеха по утрам…
У меня приближался день рождения. Он попросил меня выбрать себе что-нибудь хорошее в подарок. Что хорошего можно выбрать в Турции? Я не очень стесняюсь того, что люблю красивые украшения. "Украшения на елке, украшения на маме", - как-то прокомментировала это четырехлетняя Варька и спросила: "Мам, когда ты ум'ёшь, ты оставишь мне все свои кольцы?.."
Александр Виноградов был потрясен чудесами наследственности. Примерно в таком же возрасте он беспокоился, оставит ли ему отец свой "Москвич", когда умрет. Я в ответ могла только рассказать, что лет до восьми проискала волшебную палочку. Цель у меня была конкретная, точнее, их было две - превратиться в красивую принцессу и сделать так, чтобы моя мама, папа и бабушка не умирали никогда.
В турецком магазинчике с помощью прицокивающего и причмокивающего продавца я выбрала несколько не очень дорогих украшений. Виноградов как-то странно реагировал. Похоже, он сердился, что я выбрала себе слишком много: и то, и еще это… Но я знала, что сумма в два моих месячных оклада для него ничего не значит - три раза сходить в Москве в ресторан. Я и поверить не могла, что он сердится. Я думала - это жара или он опять объелся и выпил каких-то таблеток для ускорения пищеварения, от которых у него расстраивается кишечник и он носится в туалет с бешеными глазами раз семь-восемь в день.
…Так что из моих богатств отдавать ему?.. Я держала в руках сережки с лунным камнем, такое же кольцо, колечко с крохотным сапфиром и подвеску с бриллиантиком на очень необычной цепочке - переплетенные нити белого и желтого золота. Почему-то лунный камень, хотя я его сама выбрала, вызывал у меня тоску и странное ощущение тягости. Ну вот, этот комплект я и верну.
Остальное, пожалуй, оставлю в наследство Варьке. Это не драгоценности в полном смысле слова - они ничего не стоят, особенно если вдруг продавать, - трехсот долларов не дадут за все. Это просто красивые вещи. Действительно, как на елке - так стоит себе зеленая елка и стоит, а набросишь на нее блескучие гирлянды - "красивая елочка"!.. Красивая убогая мамочка, позволявшая человеку, с которым спала, унижать ее жадностью.
Наступила ночь перед "разводом", так назвала я для себя то, что собиралась сделать завтра. На самом деле, вопреки обычным виноградовским обвинениям, я толком-то от него не уходила. Ни разу. Подарки, бывало, возвращала, но это было еще до Вариного рождения. С дачи месяц назад уехала - так это была генеральная репетиция. Я не могла объяснить, но чувствовала - что-то происходит. Он уже тогда встречался и с котенком, и с двумя пэтэушницами, о которых сам спьяну проболтался - уж больно сильно они его поцарапали, было уже не отвертеться, не свалить все на банный веник, как обычно. Как знать, может, котенок - одна из них…
Я легла спать, и мысли стали носиться в голове, как отпущенные на волю после месяца на цепи гончие. Не вполне нормальные к тому же. Я старалась уцепиться хотя бы за одну и с ней вместе поскакать туда-сюда, обратно, но ни одна не давалась. Об этом, о том…
О Варе - как он недавно завернул ее в шкуру, лежащую на его кресле, и со злостью бросил на деревянный пол. "Уйди от меня, поганая девчонка!" - орал он потом на нее, когда девчонка ходила просить неизвестно за что прощения к нему в комнату…
Я маялась-маялась, почувствовала, что, если не запишу хотя бы половину взбесившихся Мыслей, - меня разорвет. Я поставила большого лохматого льва на край дивана, чтобы свет от настольной лампы не мешал Варьке спать, и включила компьютер.
Прежде я всегда работала ночью, но с тех пор, как появилась Варька, предпочитаю пораньше встать, хотя мне, сове, это безумно трудно. Тем не менее утром, после двухминутной зарядки, контрастного умывания и чашки обычного растворимого кофе, у меня вполне ясная голова.
Сейчас, глядя то на темное небо, то на белое поле монитора, я попробовала записать все, что меня мучило, потом попробовала начатую статью, но то ли от усталости, то ли от чрезвычайного расстройства связи между словами не устанавливались.
Тогда я прочитала несколько листочков из книжки Веры Павловой, наткнулась на стихотворение, которого раньше не замечала, - значит, еще не понимала его. "Всякий слышит лишь то, что понимает", как говорил кто-то из древних, кажется Плавт. Сейчас же я была потрясена стихотворением, читала его взад-вперед, пока не уснула. Проснувшись в пять утра, я почувствовала под щекой край книги, открыла глаза, наткнулась на уже знакомые строчки:
Смысл жизни младше жизни
лет на тридцать - тридцать пять.
Полагается полжизни
ничего не понимать.
А потом понять так много
за каких-нибудь полдня,
что понадобится Богу
вечность - выслушать меня.
Она еще уверена, что Бог будет ее слушать… Значит, не такая грешница, как я…
Я встала, умылась попеременно холодной и горячей водой и села за стол. Хорошее начало будет для письма, подумала я. И стала писать Саше письмо, от руки. Все-таки написанное на компьютере письмо - это не письмо. Так, суррогат.
"Саша, в какой момент тебе вдруг показалось, что мир - это огромный бордель, где ты можешь свободно выбирать женщин, приходить-уходить на глазах у всех?
Отчего это, Саша? Ты стал богатым? Ты - хозяин жизни? Или тебе страшно - приближается старость, и ты хочешь все успеть?
Или просто - ты заполняешь пустоту, которую никак и ничем не можешь заполнить?
Мне казалось, чего проще - заполни пустоту нашей любовью, нашей с Варей нежностью. Подумай - так ли много людей в мире, которым мы по-настоящему нужны?
Так ли много женщин, способных простить тебе то, что ты вытворяешь?
Так ли много у тебя детей, в конце концов, чтобы так легко отказываться от радости быть отцом? Что-то я не слышала историй о счастливых субботних папах и об их счастливых детях…
Саша, не в моих правилах учить.
Но спрошу тебя напоследок: а как же - душа, Саша?
Что там останется? Хлыстики и вибраторы? Или душа сейчас не главное? Ты не в это играешь?
Ну а Бог? Он, конечно, много всякой ерунды наговорил, правда? Зачем она нам, комсомольцам, эта трудная в практике и сомнительная истина…
"А! Все равно все помрем!" - скажешь ты. Ну, с этой точки зрения - да, конечно".
Чем дольше я писала, тем сильнее меня увлекало это занятие. Мне казалось, что я говорю с ним, вижу, как он кивает, то вдруг морщится, словно от боли, то отворачивается, и, когда поворачивается ко мне, - я замечаю у него в глазах слезы. Я сама несколько раз принималась оплакивать написанное и писала все дальше и дальше, все больше и больше…
"А вдруг будет хуже?" - думала я.
"Нет, хуже не бывает!" - отвечала тоже я и увлеченно строчила дальше.
"…Смотри, какая чудесная фраза:
"Свободен лишь тот, кто утратил все, ради чего стоит жить".
Это Ремарк, написавший много болтливых романов, - тоже дурак, да? Чего писал, зачем - ни котята, ни пэтэушницы, ни обладательницы разноцветных челок и фигурно выстриженных лобков ерунды этой все равно не читают. Но не теряют от этого своего магического обаяния и привлекательности, ведь так?
А вот Евангелие, Саша: "И познаете истину, и истина сделает вас свободными".