— Я ждал смерть, — важно ответил Иван.
— А эти люди, которые сидят там, они тоже ее ждут?
— Тоже. Понимаешь, Кангалимм, как только я умру, они положат меня в этот ящик, он называется — гроб. Отнесут туда. Там я выкопал яму, они опустят в нее гроб, это называется — могила. Они закопают меня, а сверху поставят эту штуку, забыл, как она называется. Они будут меня хоронить! Это не то, что у вас, индусов, — в огонь и в воду.
— Они обещали тебе сделать это задаром? — удивленно спросила старуха.
— Здесь лежат деньги. — Иван похлопал ладонью по плоской подушке. — Они возьмут их потом.
Старуха покивала, ничего не говоря.
— Только я никак не умираю, — пожаловался Иван. — Послушай, Кангалимм, ты же колдунья, сделай чудо, сделай так, чтобы я умер.
— Я уже ничего не умею, великий господин, — грустно ответила она. — Когда у меня болит голова, я пью американский аспирин.
— Почему?
— Потому что после вас в Индии больше нет чудес.
— Тогда, может, ты ответишь мне на один вопрос? Я тут лежу, и он почему-то не дает мне покоя. Нам с Брускиным один ваш махатма рассказывал, но недорассказал, не успел... И вот засело как заноза, лежу и думаю, лежу и думаю... Слушай! Четыре путешественника наткнулись в джунглях на высокую стену. Она была с четырех сторон очень высокая, и не было ни дверей, ни окон...
Колдунья слушала.
— Один из них полез наверх и, представляешь, залез! Посмотрел, что внутри, обрадовался, закричал и прыгнул туда. Потом второй, потом третий, потом четвертый. И все сделали то же самое. Ты меня слышишь, Кангалимм?
Колдунья кивнула.
— Что там было, внутри?
— Атман, — ответила старуха.
— Что? — не понял Иван.
— Бхагаван.
— Не понимаю!
— Ну, тогда Аллах. Это ты понимаешь, великий господин?
Иван понял.
— Бог, — сказал он по-русски.
— Бог, — повторила Кангалимм.
— Бо-ог... — Иван понимающе кивал. — И никакой не Аллах и не Атман ваш! Бог, наш Бог, Отче наш... И не за стенами он в джунглях, понимаешь, что говоришь, а на небе, еси на небесех, я помню, я все помню! Не веришь, Наталья? Не веришь? Ну, слушай! “Отче наш... Отче наш, иже еси на небесех...” Что это значит? — обратился он к Кангалимм по-русски. — Это значит, что на небе Он... “Да святится имя Твое...” Бисми-ллахи р-рахмани р-рахим, тьфу ты, это не оттуда, Колобок проклятый! Как там дальше-то, Натальюшка?.. “Да будет царствие Твое...” С царем я целовался, было, со Сталиным выпивал, тоже было... С Лениным... Эх, Владимир Ильич, Владимир Ильич... “Да будет воля Твоя, яко на небесех и на земли...” И на земли! — воскликнул Иван требовательно и стукнул четырехпалой своей ладонью по столу.
— Я не понимаю тебя, великий господин, говори по-нашему, — встревоженно попросила Кангалимм.
— Нельзя по-вашему! Потому что это наша молитва! — Иван задумался. — Как там дальше-то? Сбила, ведьма... “Хлеб наш насущный”! — обрадованно воскликнул он. — Хле-еб... Хлебушко... Знаешь, что это? Роти!
— Роти? — спросила притихшая Кангалимм.
— Да, роти, только у нас он такой... Один запах чего стоит! Хоть бы корочку сейчас пососать, хоть бы понюхать. — Он сладко почмокал губами, раздув ноздри, втянул воздух и нахмурился. — Чем это пахнет? — спросил он себя. — Ладаном, что ль?.. Откуда здесь ладан-то? “И остави нам долги наши, якоже и мы оставляем должником нашим”. Ну я-то никому не должен, я подписку давал — я никому, ну а мне — ладно... Оставляю, оставляю, всем прощаю, всем, одной англичанке не прощаю. Не тебе, Аида, а вообще. А ты чего, Наталь, сразу-то? Как там дальше: “И не введи нас во искушение”. А ты чего? “Но избави нас от лукавого”. Поняла теперь, Наталь? Это ты, что ль? Ты поешь, Наталья... — Иван вытянул шею, завертел головой. — Да не, мужики вроде. Ну пойте, пойте, только потише. — Иван махнул рукой.