А Гриша пожалел меня, и я ему по гроб жизни благодарна и никогда ему не изменю...
Иван опустил голову и вдруг вскинулся.
— Погоди, Наталья, по сроку он ведь может и мой быть!
— Может и твой, — согласилась Наталья. — Мне все равно чей. Я вот только родить одна боюсь. Нету больше женщин в корпусе. Кого убило, кто от болезней помер, а остальные к ханам в гаремы пошли.
Похоже, мысль о том, что это может быть его ребенок, очень обрадовала Ивана и успокоила.
— Не боись, Наталья! — заговорил он с воодушевлением. — Приходилось мне и этим заниматься, не боись, родим! Мой... Как пить дать — мой!
— Таличка!.. — донесся до них жалобный голос Брускина.
Наталья оглянулась. Вдалеке стоял Брускин и смотрел на них, не решаясь подходить. Наталья махнула рукой и ласково крикнула:
— Иди сюда, Гришуля!
Сидели отцы командиры, пригорюнясь, в кое-как зашитой палатке Шведова.
— Что ж, никакой помощи нам теперь не ждать? — мрачно спросил Колобков.
Иван помотал опущенной головой.
— Значит, надо назад идти, к своим пробиваться! — горячо подал идею Шведов.
Иван поднял на него глаза.
— Нельзя. Приказ был — держаться.
— Чей приказ? — спросили сразу несколько голосов.
— Ленина... Мировая революция через Европу пойдет... Потом на Америку... А уж потом к нам... А до тех пор мы держаться должны...
Стало тихо. Долго молчали.
— Но неужели они ничего, ничего нам не прислали? — с отчаянием в голосе спросил Брускин.
— Прислали... да я не довез, — глядя в землю, глухо ответил Иван.
— Началось, Иван Васильевич, началось! — испуганно, почти истерично кричал Брускин и тряс Ивана.
Новик открыл глаза и зажмурился от неожиданно яркого медно-красного лунного света. Луна была большая, как медный таз.
— Я проснулся, ее нет рядом, выскочил, слышу — кричит там, на берегу!
— Черт, где нитка-то у меня?.. — Иван натянул галифе и гимнастерку, а обуваться уже не стал.
Они побежали к берегу и остановились, прислушиваясь. Вдруг стало темно, совсем темно — невидимая черная туча закрыла луну.
Впереди закричала Наталья — утробно, протяжно, страшно. Они пошли на крик, спотыкаясь в темноте, почти на ощупь.
— Фонарь надо было приготовить, что же ты, Григорь Наумыч? — проворчал Иван.
— Так горючки же давно нет, Иван Васильевич, — оправдывался комиссар. — Я Ленина по ночам со светлячками читаю. На палочку прилеплю их и читаю. А вы говорите — фонарь...
Луна частично очистилась, и ночь стала мутно-желтой.
Они сразу увидели ее, лежащую у воды с раскоряченными ногами. Наталья закричала так, что Брускин остановился, попятился.
— Я не могу, — прошептал он, обернулся и зажал уши ладонями.
Иван встал перед Натальей на колени, заглянул ей в глаза. Она увидела его и отвернулась.
— Стыдно, Иванушка, стыд-но-о-о мне-е-е, о-о-о-ой! — Слова перешли в крик.
Огомный голый Натальин живот ходил изнутри ходуном, словно кто плясал там вприсядку и подпрыгивал, уперев в бока острые локти. Иван обнял его, прижался щекой, успокаивая и одновременно сдавливая ладонями с боков, стал уговаривать Наталью ласково:
— Тужься, Натальюшка, тужься...
Наталья закричала так, как кричат единственный раз в жизни. Это был не крик, а скорее взрыв. И тут же стало тихо. Даже океан затих.
И вновь стало темно, совсем темно.
— Наталья! — позвал Иван, но она не отзывалась. Иван пощупал ее лицо, холодное, безжизненное.
— Мальчик? Девочка? — прокричал издалека Брускин.
— Иди скорей, Гриш! — крикнул Иван и сам пополз на четвереньках туда, где на подстеленном суконном одеяле лежал ребенок. Его не было видно, но он был здесь. Иван слышал, как он покряхтывает в темноте.
— Темно, черт, — прошептал Иван, нашел пуповину, перекусил ее и крепко перевязал ниткой.
— Она умерла, Ваня, она умерла! — закричал вдруг Брускин.