Троцкий с трудом удерживал его.
Шишкин, однако, не испугался и продолжал развивать мысль:
— Да-с. А потом пошлю по всей Руси гонцов. Пусть кликнут клич, и слетятся сюда красны девицы словно райские птицы. Встанут они передо мной, очи потупив, а я...
— Владимир Ильич! — закричал в истерике Троцкий.
Сталин посмотрел на него удивленно, Шишкин — одобряюще.
— Черт! — чуть не заплакав, закричал Троцкий, отвернулся, закрыл глаза и стал быстро-быстро повторять вслух, чтобы запомнить раз и навсегда: — Шишкин, Шишкин, Шишкин, Шишкин, Шишкин, Шишкин, Шишкин, Шишкин... — Повернулся, посмотрел на Шишкина и сказал, к вящему своему ужасу: — Владимир Ильич...
— Я вас слушаю, — откликнулся Шишкин. — Кстати, что это за фамилия у вас такая странная — Троцкий?
— Это мой революционный псевдоним! — закричал в истерике Троцкий. — А настоящая моя фамилия — Бронштейн!
— Да вы еврей? — удивился Шишкин. — А вы? — обратился он к Сталину.
— Я грузин, — испуганно ответил тот.
— Фамилия?
— Джугашвили.
Шишкин с сомнением посмотрел на Сталина.
— Господа, какое же вы имеете право Россией править? — удивленно улыбаясь, спросил он.
— Черносотенец! Охотнорядец! Реставратор капитализма! — закричал Троцкий и кинулся на Шишкина с кулаками, но его удержал Сталин.
Горки.
22 апреля 1923 года.
Оставив праздничный обеденный стол, Шишкин, Сталин и Троцкий сидели за столом ломберным. На нем лежали пенсне Троцкого и трубка Сталина. Шишкин был доволен своим днем рождения. Он был сыт, пьян и, безжалостно выигрывая, благодушно витийствовал:
— Нет, господа, если вы не видели Индии, значит, вы не видели ничего! Взять, к примеру, мавзолей Тадж-Махал в Агре! Это же белый сон, застывший над водою!
— Что значит слово “мавзолей”? — спросил Сталин, не отрывая взгляда от карт и нервно посасывая указательный палец. Вопрос был обращен к Шишкину, но Шишкин вопросительно и требовательно посмотрел на Троцкого.
— Был такой император, Мавзол, — заговорил Троцкий, подслеповато щурясь. — Кажется, персидский... Желая после своей смерти, так сказать, “тления убежать”, он повелел построить подобающее его силе и славе сооружение, себя забальзамировать и выставить там для всеобщего обозрения. Чтобы все говорили: “Мавзол жив”. Так вот, подобные культовые сооружения и стали называться мавзолеями.
Шишкин поморщился.
— Я слышу в вашем голосе иронию и совсем ее не разделяю. Ведь это же прекрасно — тления убежать! А знаете что? Пожалуй, я издам декрет о посмертном бальзамировании вождей революции для последующего экспонирования их потомкам. Это чтобы вы не решили, что я думаю только о себе.
Сталин и Троцкий переглянулись. Похоже, они были на грани помешательства. Шишкин выиграл и на этот раз. Он вытащил из кармана часы, взглянул на них и покачал головой.
— Увы, господа, праздник окончен. Я больной человек, у меня режим. Сейчас придет сестра милосердия. Измерение кровяного давления, господа, требует уединения и сосредоточенности. Никитич! — крикнул он. — Зови Верочку! А это в честь своего дня рождения я вам дарю! — Шишкин указал на трубку и пенсне. — Забирайте!
ДЕНЬ РОЖДЕНИЯ ВОЖДЯ МИРОВОГО ПРОЛЕТАРИАТА ДИВИЗИЯ КОЛОБКОВА ОТМЕТИЛА ВЗЯТИЕМ АГРЫ.
Человек двадцать конников с развевающимся красным знаменем выскочили из-за поворота улицы и, пугая удивленных прохожих, понеслись к мавзолею Тадж-Махал. Но, глядя на него, красные конники перестали нахлестывать лошадей, и те замедлили бег и остановились. И знамя уже не развевалось, а поникло тряпицей. Колобковцы сползли с лошадей и, открыв рты, безотрывно смотрели на белоснежное чудо. А татары и башкиры, которыми как-то хвастался Колобков, упали на колени, приникли к земле руками, грудью и лицами.
— Мама моя...