Загыгыкал Ведмеденко, закатился Колобков, засмеялись те, кто был за Новикова, а потом и те, кто был против. Глаза Лапиньша стали белыми, рука судорожно ковыряла кобуру.
— Есть еще одно предложение! — вскакивая, звонко выкрикнул комиссар Брускин. — Товарищ Новиков — злостный нарушитель дисциплины, и наказание, которое предлагает Казис Янович, сегодня соответствует тяжести содеянного. И если мы сейчас вынесем этот приговор, то это будет справедливый приговор, потому что наш суд сегодня — самый справедливый суд в мире. У нас заседают не какие-нибудь двенадцать паршивых присяжных, а десятижды двенадцать, присягнувших собственной кровью! Но не сегодня-завтра мировая революция огненным смерчем пронесется по всей планете и принесет с собой новый суд, в котором будут новые миллионы присяжных! И как бы тут не совершить нам ошибку, товарищи... Вдруг наш приговор окажется недостаточно справедлив, и тогда нас самих надо будет судить по всей строгости нового закона! Поэтому я предлагаю принять предложение товарища Лапиньша, но применить его условно, отложив дело товарища Новикова до рассмотрения его в Мировом Революционном Трибунале!
— Правильно!
— Молодец, товарищ комиссар!
— Да здравствует товарищ Брускин!
— Да здравствует мировая революция!
Предложение понравилось всем. Во-первых, потому, что смерти Новикова здесь все же никто не желал, а во-вторых, потому, что это решение еще на шаг приближало к мировой революции.
— Товарищ Лапиньш! — закричал, вбегая в мечеть, телеграфист, путаясь в телеграфной ленте. — Товарищ Лапиньш! Телеграмма от товарища Ленина!
...Индийское солнце плавно погружалось в Индийский океан. Оставляя следы на песке, шли вдоль берега членкор Ямин и Шурка Муромцев.
— Понимаете, Олег Януариевич, — говорил, задыхаясь от волнения, Шурка, — я соглашался с вами в том, что найденные мною кавалерийские шпоры и стремена остались от англичан, что пуговицы от красноармейских гимнастерок — это наша послевоенная помощь дружественному индийскому народу, но... после этой находки... Они здесь были, понимаете, были!
— Нет, их здесь не было! — убежденно и твердо сказал Ямин.
— Почему?
— Потому что их не могло здесь быть!
Шурка торопливо вытащил из кармана находку, постучал пальцем по ордену.
— А это? Что это такое, Олег Януариевич?
Ямин остановился.
— Мы ведем раскопки эпохи Великих Моголов. Столько потрясающих находок! Один шлем Бабура чего стоит. Это же будет сенсация в научном мире! И только вы, Шура, один вы находите нечто подобное. Могу я вас спросить — почему?
Шурка задумчиво посмотрел вдаль. Индиец в набедренной повязке вытащил на берег лодку со спущенным парусом и, отдыхая, держась за поясницу, смотрел на них. У его ног крутилась большая черная собака.
— Не знаю, — тихо сказал Шурка и перевел взгляд на Ямина. — Может быть, потому, что я ищу?
— А вы не ищите, понимаете, не ищите! Я запрещаю вам искать! — закричал вдруг Ямин.
Шурка потрясенно смотрел на него. Ямин виновато улыбнулся.
— Извините, Шура... Извините и послушайте... Вы мой любимый ученик. Уверяю — вас ждет блестящее будущее! Если только вы забудете про все это раз и навсегда!
Шурка посмотрел на злосчастную находку в своей руке, потом на Ямина.
— Но как я могу забыть?.. Она ведь есть...
С мальчишеским проворством Ямин вдруг выхватил эфес и с силой швырнул его в океан. Улыбнулся, глядя на потрясенного Шурку, развел руками и сказал с облегчением:
— А теперь нет.
— Что... вы... наделали?.. — пятясь к воде, зашептал Шурка.
Ямин повернулся и быстро пошел к лагерю, по-детски подскакивая при каждом шаге от радости, остановился и сообщил, улыбаясь:
— И на всякий случай я отстраняю вас от раскопок.
Москва. Кремль.
4 февраля 1920 года.