— Ты и сам говорил, что у тебя по биографии, или как там ее, черт, по феографии, отлично было? Говорил?
Брускин растерянно смотрел на карту и бормотал еле слышно:
— Ну да, конечно, вспомнил... Тогда у меня случилась ангина, и бабушка не пускала меня на занятия... Бабушка, бабушка...
— А я говорил — давайте штабистов из бывших возьмем! — возмущенно забасил Шведов. — Эх, если б мы морем шли... Там, на море, все ясно, а тут...
Лапиньш открыл глаза и неожиданно улыбнулся.
— Не нато ссориться, — попросил он. — Этим картам твести лет. За это время высокли реки, опмелели моря. Там, кте пыли леса, теперь пустыни, а кте пыли пустыни — коры. Не надо ссориться... Мы пойтем вперет терез пустыню...
— Каракорум, — подсказал Брускин.
— Как? — спросил Иван.
— Каракорум, — повторил Брускин.
Иван не решился произнести вслух это слово и плюнул с досады.
Комкор Лапиньш утомленно прикрыл глаза.
Пустыня Каракорум.
Сентябрь — октябрь 1920 года.
Новик и Ведмеденко соорудили что-то вроде тента из одеяла, привязанного концами к воткнутым в песок саблям и карабинам, и лежали распластанно и неподвижно, с закрытыми глазами, но не спали.
— У моему организьму, Иван, немае ни капли воды, — поделился Ведмеденко.
— Это почему ты так решил? — спросил безразличный Новик.
— Та я вже три дни нэ пысаю, — признался Ведмеденко. — А коли иду, то шурудю, як папир.
Иван с усилием повернул голову и даже приоткрыл один глаз.
— Що це такэ папир, Коль?
— Та то, що вы, кацапы, зовэте бумагою, — объяснил Ведмеденко.
Новик не обиделся и предложил:
— Ты б лучше спел, Коль...
Ведмеденко повернулся на бок и, печально глядя на слюдяное марево над бесконечными до горизонта песками, запел:
Реве та стогне Днипр широкий,
Сердитый витир завива...
Но сорвался, закашлялся, огорченно замолк.
Солнце поднималось на востоке, окрашивая пустыню в революционный цвет, но кавалеристам было не до красоты. Ехали рядом на худых, понурых лошадях Брускин и Новик.
— Лапиньш совсем плох, боюсь... — Брускин не стал договаривать.
— Да уж скорей бы Индия, — вздохнул Иван. — Там, я слыхал, чудеса всякие, лекари, колдуны...
— Ну, во-первых, это и есть Индия. Пустыня Каракорум — это...
— Да какая это Индия? — взорвался Новик. — Зачем нам такую Индию освобождать?! От кого? Втыкай вон красный флаг, объявляй советскую власть — никто слова против не скажет! Нет, Григорь Наумыч... — Иван осекся и замер.
На фоне восходящего солнца им наперерез двигался длинный верблюжий караван. Иван пришпорил лошадь и первым поскакал к нему.
— Они не индусы, а персы, — перевел Брускин Шведову слова бородатого старика в халате. — Они возвращаются с товарами из Китая к себе в Персию.
— Спросите его, когда кончится эта проклятая пустыня, — попросил Шведов.
— Энд Каракорум... Энд... Вер из? — спросил Брускин.
— This is not Karakoruim, your honour, this is Tar desert [9] , — вежливо поправил Брускина перс.
Глаза у комиссара стали круглыми.
— Что он сказал? — торопил с переводом начштаба.
Брускин молчал.
— А ты что, не понял? — не выдержал Новик. — Перепутали все! Может, мы и не на Индию вовсе идем!
Пустыня Тар.
Сентябрь — октябрь 1920 года.
Сидя на лошади и держа верблюда за длинную узду, Иван подвел его к сидящей на подводе Наталье. Перекинутые через спину, по бокам верблюда висели кожаные мешки. Наталья была измучена этой проклятой пустыней и стеснялась сейчас Ивана. Да и он старался не смотреть на нее.
— Это, Наталь Пална, — заговорил он смущенно, — тут вода... тебе... Попей, помойся... Ну и вообще...
Лежа в тачанке, умирал Лапиньш. Впрочем, кажется, умирали все. А если и не умирали, то сходили с ума точно.
Новик смотрел вперед и видел родную Волгу с дымящим пароходом посредине.
Ведмеденко видел тихий Днепр с белеными хатками на берегу.
Китаец Сунь видел желтую Янцзы.
Начштаба Шведов — хмурую, седую Балтику.
— Глядите, лес! Лес впереди, лес! — истерично закричал кто-то.