С этой мыслью Арт снова «поплыл», утлая скорлупка сознания заплясала на волнах боли, еще недостаточно истрепанная, чтобы дать течь и потонуть в беспамятстве…
* * *
Анисимов взял бычок, посмотрел на тлеющий кончик и решительно погасил окурок о тыльную сторону своей ладони. Не поморщившись.
— Ты чего, Сава?
— Ничего, — солдат надел ремень. Покосился на дверь. Приниматься за работу ужасно не хотелось. Дерьмовая это работа, собачья. Пусть летюха сам ею занимается. Лучше бы он, Анисимов, вниз пошел, там хоть настоящее дело, аж сюда слышно. А то без него разобьют белых, вернется он домой, девки спросят — чем занимался? И что, он пойдет рассказывать, как геройски они втроем одного пиздили? Тьфу, да пошло бы оно все на хрен.
— Остап! — обратился он к рядовому Остапчуку, своей любимой боксерской груше. — Давай, придумай что-нибудь.
Из корпуса вышел Палишко.
— Анисимов, скоро ваш перекур закончится?
— Так точно, товарищ лейтенант!
— Майор вот-вот вернется. Что делать будем, рядовой? Твои предложения.
— Вон, Генка сейчас что-нибудь придумает, — ткнул пальцем Анисимов.
— И что же это он придумает?
— Я попробую, товарищ лейтенант, — почти уверенно сказал Генка.
— Что ты попробуешь? — переспросил лейтенант.
— Понимаете, товарищ лейтенант, — заторопился Генка. — Ну, то есть, я думаю, что он сам не знает, какой код там включил этот. И приказов этот тоже не слушается, так? То есть, он будет что угодно говорить, этому все равно. Но он же говорит в эту штуку, то есть, тот, который там, его слышит, так?
— Ну, — сказал лейтенант. — Короче!
— Нужно, чтобы он кричал.
Молчание. Никто не понял или не захотел понять. Генка поторопился довести свою мысль до слушателей.
— И сказать этому, который там, что мы не перестанем, пока он не откроет. Так?
— Ты… — лейтенант запнулся. — Ты соображаешь, что говоришь?
Генка посмотел в его глаза и понял, что лучше бы он откусил себе язык. Лейтенант выглядел каким угодно — не не успокоенным и не довольным.
— Ты соображаешь, что говоришь?! — он сгреб рядового за грудки.
— Да! — пискнул Генка. Руки лейтенанта разжались.
— А ты знаешь, как это сделать?
— Да, — мертвым голосом ответил рядовой.
— Делай, — сказал Палишко. — Давай, командуй, только быстро!
Рядовой Геннадий Остапчук показал на корпус:
— Мне туда на минуточку…
«В сортир, что ли?»
— Иди.
Гена, начитанный мальчик с развитым воображением, пошел не в сортир. Он думал над решением проблемы и вспомнил, что видел на столе в кабинете подходящую вещь.
В корпусе было полно народу. Тяжелораненые, хрипевшие и стонавшие на полу, но больше молчащих — измученных болью, ослабевших от потери крови — наглядные пособия на тему «Почему нужно побыстрее отключить помехи и вызвать помощь».
— Остап, ты куда? — спросил кто-то.
— Приказ! — бросил Генка.
Чем-то это было хорошо: не оправдываться на окрик, а внушительно бросить: «Приказ!»
Он обшарил стол и нашел то, что нужно. Ручки и карандаши уже растащили, в известных целях помылили и бумагу, но на эту штучку никто не позарился — назначение ее было неясно. Генка при всей своей начитанности сам не знал, как она называется и для чего нужна, но выглядела она как самое то, что надо. Может быть, и делать ничего не придется — пленник посмотрит на заходящие друг на друга хромированные клыки, два снизу и два сверху, посмотрит и испугается холодного стального блеска… Испугается так, как боится его сам Гена.
У Гены Остапчука было очень живое воображение.
Арт Верещагин ничего не мог об этом знать и, следовательно, не принял в расчет. Фортуна улыбнулась ему кривой ухмылкой: как раз тогда, когда он решил заговорить, Палишко запаниковал.
Лейтенант сделал рейд по окрестностям, прислушался к перебранке минометов и АГС внизу, за жидким горным леском. Он был в тревоге. Приемлемого выхода из положения не наблюдалось. Может быть, вражина и в самом деле не знает кода.