— Ты, конечно, великий специалист по «их нравам». Прям-таки наш замполит Захаров. Я понимаю — заграночки, разведка, то да се… Но скажи — неужели это нормально, что я, офицер Советской Армии, сыну своему кроссовки купить не могу? Что, так трудно выпуск кроссовок в стране наладить? Ладно, «жрите больше» — это философия глупая и неправильная, я согласен. Но почему нельзя жрать столько, сколько надо, не больше и не меньше? Почему у нас только Москва жрет от пуза, а в глубинке — шаром покати? Почему они при своей отсталой системе так с жиру бесятся, что придумали машинку для выдергивания скрепок, а мы со своей передовой системой сидим голые и босые? Давайте мы немного поживем в обществе потребления, а там уж сами решим, хорошо это или плохо.
— Глеб, ну вот если я тебе скажу, что плохо — поверишь?
— Да чем, чем плохо, скажи мне?
— Да тем, что никто уже не хочет ни за что бороться. И когда приходит хана — в лице нас с тобой, Глеб! — все сидят, сложив ручки на животе, и ждут, что кто-то их выручит. И я не буду их за это осуждать. Понимаешь, трудно человеку подыхать с оружием в руках за то, чтобы кто-то через год купил себе новый автомобиль.
— Да что ты такое городишь, Артем! Ты вспомни, за что воевали наши отцы — за то, чтобы мы пожили наконец-то по-человечески! Ты никогда такого от своего отца не слышал, Верещагин?
— Нет, Асмоловский. Никогда.
— По-твоему, подыхать, чтобы дети жили по-людски, глупо? А подыхать непонятно вообще ради чего — не глупо? Зная, что ни тебе, ни твоим близким от твоей победы ни холодно, ни жарко, и кто от нее выиграет — так это бровеносец наш, который очередную цацку на грудь себе повесит. Вот я думаю, что ты неправ. Они тут очень быстро взялись защищать свое общество потребления. А мне ради чужого ордена погибать офигенно не хочется.
Шамиль, молчаливый свидетель диалога, расставил на маленьком подносе семь стаканчиков с кофе, туда же пристроил стеклянную посудину из кофеварки, изячно этак утвердил поднос на правой руке, метрдотельским жестом поправил воображаемую «бабочку» и направился в комнату отдыха.
Через минуту он вернулся.
— Капитан… — секундное замешательство, — Товарищ капитан, товарищ старший лейтенант… Вас просят зайти…
* * *
…Князь откровенно зевал.
— Слушай, я уже носом клюю, — пожаловался он. — Долго мы еще будем вилять, как маркитантская лодка? Почему десантники снимаются и идут вниз? Здесь будет что-нибудь или нет?
— Будет, — пообещал Артем. — Бери Миллера, Сидорука, Хикса. Возьми всю взрывчатку, какая осталась. Спустись вниз и взорви эстакаду за Чучельским, на двести девяносто второй.
— Ничего себе! ЗА Чучельским, а не НА Чучельском?
— Да, ЗА, а не НА.
— Зачем, ты мне можешь объяснить?
— Сейчас сам все поймешь. Кашук, связь со штабом бригады.
— Десять секунд, — из бесчисленных рукояток на пульте штабс-капитан выбрал нужные и привел в одному ему понятное положение. — Наденьте наушники. Нажмите на эту кнопку.
Иметь в своем распоряжении самую мощную в Крыму станцию иногда полезно. В штабе бригады ситуацию с Грачевым узнали через двадцать секунд — ровно столько времени понадобилось Верещагину на то, чтоб ее изложить.
Война в горах имеет свою специфику. Перекрыв дорогу, втиснутую между обрывом и крутым склоном, взвод при наличии достаточного количества боеприпасов может держать а хоть полк. Двести девяносто вторая трасса, соединявшая Симферополь с Гурзуфом, была одной из трех, ведущих из столицы на Южный берег. По ней и собирался отступать (эвфемизм слова «драпать») в Симферополь генерал Грачев.
Но!
За Чучельским перевалом дорога раздваивалась. Одна из трасс вела в Симферополь, а вторая — в Национальный Парк, где и заканчивалась тупиком.