Тем не менее отобранные были далеко не рядовыми пилотами, и тысячи летных часов, приходящихся на каждого включенного в авиагруппу асов, сыграли свою роль – ни одного ЧП на отработке палубных эволюции на «Утесе» не произошло.
День сменялся другим днем, под крыльями проносящихся вдоль изгибов береговой черты ЯКов мелькали знакомые только по открыткам и почтовым маркам пейзажи Крыма, недоступные так же, как и раньше. Из отданных преимущественно флоту и ВВС санаториев, утопающих в зелени кипарисов и магнолий, на синие машины, приподняв головы, смотрели летчики, катерники и подводники – элита пушечного мяса страны, тщательно выхаживаемая после ранений для того, чтобы через положенные месяцы снова отправиться по частям и кораблям. Непривычный камуфляж полка, как и явно нетривиальные методики подготовки его состава, вызывали жаркие споры среди офицеров, долечивавшихся на грязях и водах, а главное – на хорошем питании и покое. Темно-синие истребители, казалось, не заботились об обвинениях в «воздушном хулиганстве», восхищая временно спешенных летчиков лихостью пилотажа и скоростями, на которых он выполнялся. Исчезновение непонятных самолетов из крымского неба, такое же внезапное, как и их появление за полтора месяца до того, вызвало быстрое угасание слухов, заслоненное титаническим масштабом боев на западном направлении.
Узел 2.
Август 1944 г.
Вообще с самого начала все пошло не так, как должно было идти. Счастье еще, что до маршалов и до политического руководства страны вовремя дошло, что это не провокации, что не будут немцы ждать, пока мы раскачаемся, что вот-вот уже… Слава Богу, что мы все же успели это понять, начали разворачиваться. И все равно времени не хватило. Страшно подумать, что бы они наделали, если бы мы продолжали готовиться к своей, нескорой, войне, будучи уверены, что они не посмеют напасть. А они напали, напали нагло, уверенные в непоколебимом превосходстве тевтонской расы над необученными и кое-как вооруженными дикими ордами азиатов и скифов… Счастье еще, что мы успели поднять флот, вывести авиацию с прифронтовых полей, начать заправлять и загружать машины боеприпасами, перебросить танковые экипажи – хотя бы часть. И все равно опоздали! Все равно не хватило времени на все! Первый удар немцев пробил приграничье насквозь, горели поля, горели железнодорожные станции, горели заставы, уцелевшие пограничники отстреливались из дотов до последнего, а через мосты перли – довольные, сытые, жестокие, мимо всего этого. Сколько было страшного в первые дни, сколько было потеряно по глупости, сколько пришлось бросить, сжечь самим. Какая была драка летом и осенью сорок первого, такого не было никогда в истории и вряд ли случится еще. Как мы дрались, и мы и немцы! Молодые, злые, готовые убивать и жечь, не оглядываясь, не считаясь ни с чем. Какая рубка стояла, как было черно в небе от горящих самолетов, а на земле – от горящих танков и деревень. Невозможно, немыслимо даже представить, что сотворили бы они и что мы, представься возможность напасть врасплох, на спящих. И так-то чуть ли не четверть из первого эшелона полегла под первым ударом, даже не увидев, в какую сторону стрелять. Но уж потом пошло. Быстро вся эта сытая и гордая сволочь поняла, что тут им не Европа. Как они смеялись после Финской, уроды, как они учили в своих школах, что русские – тупицы, необразованные, способные лишь повторять, копировать, что вся их техника – дешевое подобие европейской: купленное, подаренное, скопированное. И когда они поняли, что вляпались, было уже поздно.
Первый же наш серьезный контрудар стал для немцев шоком.