– Он перевел взгляд на Красса. – А тебе в глотку вольют расплавленного
золота. Правда, еще не скоро. А тебе, Великий, – Элианий повернулся к Помпею, – египтяне должны были в будущем отрезать голову и
преподнести её в подарок Юлию Цезарю, которого недавно по ошибке казнил ваш патрон. Ума не приложу, как теперь они станут выпутываться.
Кстати, сейчас ты должен быть на Сицилии, а не ошиваться тут без дела.
– Ты что мелешь, ненормальный? Боги лишили тебя разума? – пытался выправить ситуацию Каталина.
– А ты вообще помалкивай, заговорщик. Настанет день, и сенат приговорит тебя за измену к смерти.
Сулла продолжал сосать косточку и пялиться на распоясавшегося патриция. Слюни текли у него по подбородку. Он явно не знал, что делать и как
вести себя в сложившейся ситуации. Наконец он собрался с мыслями и нерешительно произнес:
– Я сгною тебя в Мамертинской тюрьме, где Марий стоил Югурту… кхе… кхе… кхе!
Произнося это, Сулла вдруг подавился косточкой и стал синеть. Глаза его выпучились, наливаясь кровью. Ближайшее окружение подхватило
диктотора под руки и потащило прочь.
Мимо Элиания прошествовали двенадцать ликторов, эдиллы, префекты, сенаторы, легаты, рабы, трубачи, солдаты. Увидав стремена ведомых мимо
лошадей, он обрадовался:
– Ага, стремена! Я так и знал, что вы проколетесь!
«Значит, все это действительно инсценировка», – подумал он про себя и окончательно успокоился.
В конце шествия он опять заметил странного человека, как попало завернутого во что-то отдаленно напоминавшее тогу. Проходя мимо, тот,
ухмыляясь, посмотрел на Элиания и подмигнул. На ногах его были не то кеды, не то футбольные бутсы, а из-под одеяния высунулась сжатая в
кулак рука с отогнутым вверх большим пальцем.
Замыкала шествие бездомная собака.
Читая на следующий день лекцию о дальнейших коллизиях вражды Цезаря и Помпея, профессор Вангер был часто рассеян. Перед его глазами
вставали картины увиденного им в первом римском сне (как он сам стал называть свои видения), и, произнося, казалось бы, обыденную фразу
вроде такой: «Цезарь приказал истребить всех защитников крепости…», он вдруг воочию представлял себе это истребление. «Как спокойно
повествуем мы об убийствах людей, живших два тысячелетия назад! Для нас они и не люди уже, а историческая абстракция. Нам и в голову не
приходит осудить великого полководца за неоправданную жестокость. Более того, нас завораживают его размах и решительность. Мы сами чуть ли
не восклицаем: „О, божественное деяние!“ А ведь когда-то и к нашему бесчеловечному времени станут относиться точно так же И мы станем
исторической абстракцией – не люди, а безликие миллионы статистов».
Книгу в тот день он не открывал.
_XII_
Gott strafe England! [22 - Боже, покарай Англию! (нем.)]
Вечером одиннадцатого февраля лейтенант фон Тротта занял место рядом с наблюдателем в носовой части крейсера. Он протер бархоткой окуляры
своего десятикратного бинокля с надписью на корпусе «Karl Zeiss Jena» и стал вглядываться в темное небо. Запад, куда им предстояло
направиться, еще брезжил узкой красной полоской. Через несколько минут она должна была стать бледно-розовой, затем светло-серой и, наконец,
полностью раствориться в сумеречном мраке наступавшей ночи.